Итак, судебно-психологический анализ социальнопсихического моратория Гитлера не позволяет получить сколько-нибудь конкретных результатов. Ясным остается лишь то, что ряд кризисов идентификации не позволил ему успешно идентифицировать себя, и результатом венского периода становления явилась лишь выработка защитных механизмов, обусловленных страхом. С тем большей силой вторглась в психический вакуум Гитлера первая мировая война, ставшая господствующим фактором запечатления и «главным воспитательным переживанием» его жизни. Война сыграла роль пускового механизма для позднего процесса созревания, и из «аморфного» образа Гитлера начали проступать зримые контуры личности. При этом мы не располагаем какими-либо фактами, свидетельствующими о проявлениях склонности Гитлера к жестокости. В период, непосредственно следующий за окончанием войны, в жизни Гитлера не произошло события, которое можно было бы назвать явным «политически пробуждающим переживанием» и поэтому сложно указать точный момент начала его политической карьеры. Возможно, это произошло, когда он внезапно открыл в себе дар политического оратора: такое событие вывело его из длительного кризиса самооценки и послужило началом «прорыва к себе». Собственно момент завершения персонализации Гитлера приходится на период его заключения в ландсбергекой крепости, после которого он решительно и окончательно вступил на политическую сцену. Ганс-Юрген Айтнер считает, что в изменении политического сознания Гитлера тюремное заключение выполнило функцию пускового механизма — сыграло роль библейского «переживания Иордани».
В процессе длительной социализации среднего нормального гражданина всегда происходит формирование так называемого «структурного барьера», который препятствует осуществлению опасных агрессивных действий под влиянием сильных эмоций. К концу первой мировой войны такой барьер сохранился у Гитлера практически в полной неприкосновенности. Прогрессирующая деформация структурного барьера проявилась лишь в момент начала его политической деятельности, о чем свидетельствует беседа Гитлера с генералполковником фон Зеектом в баварском военном министерстве, где Гитлер, в частности, заявил растерявшемуся генералу: «Мы, национал-социалисты, видим свою задачу в том, чтобы марксисты и пораженцы, сидящие в теперешнем правительстве, попали туда, куда следует — на фонари». Однако последние механизмы торможения отказали только после прихода к власти. Резня главарей СА в «ночь длинных ножей» 1934 года, убийство мешавших ему генералов фон Бредова и фон Шлейхера, приказ об «эвтаназии» душевнобольных в 1939 году, и, наконец, приказ об истреблении миллионов евреев и бесчеловечный «приказ Нерон» в 1945 году, показывают, что сужение структурного барьера у Гитлера приняло характер «распада нормативной субстанции подобно тому, как это происходит у массовых убийц».
Другим характерным для Гитлера явлением судебно-психиатрического плана был выраженный «социальный аутизм», являющийся по де Боору типичной чертой характера шизоидных личностей. У таких личностей, при отсутствии истинной шизофрении, имеют место характерные для шизофрении симптомы. Де Боор так описывает судебно-психиатрические аспекты подобного социального аутизма: «Человек испытывает трудности при вступлении в социальные контакты или вообще неспособен к таковым; тенденция к обособлению затрудняет разрешение психических конфликтов в беседах с другими людьми и получение квалифицированной консультации. Инкапсуляция создает агрессивное напряжение. Коммуникационный барьер и блокирование информации затрудняют адаптацию к реальному миру». Эрнст Кречмер приводит дополнительные характеристики аутизма шизоидной личности, которые в полной мере относятся к личности Гитлера: «Холодный и прямолинейный эгоизм, фарисейское самодовольство и безмерно ранимое чувство собственного достоинства, теоретическое стремление осчастливить человечество в соответствии со схематическими доктринерскими принципами, желание сделать мир лучше, альтруистическое самопожертвование в большом стиле, прежде всего во имя общих обезличенных идеалов». Особо типичным признаком аутизма Гитлера была холодная аффективная безучастность, корни которой лежат в глубочайшем презрении к людям. Его совершенно не волновали нечеловеческие условия жизни гражданского населения Германии в условиях беспощадных бомбежек в последние годы войны. Однако это не мешало ему демонстрировать глубокое потрясение при известиях о разрушении оперных театров. Отдавая приказ открыть шлюзы на реке Шпрее, Гитлер ни на минуту не задумался о судьбе раненых немецких солдат, находившихся в туннелях берлинского метро, которых этот преступный приказ обрекал на неминуемую смерть. Слабое Я привело Гитлера к безмерной недоверчивости, которая, по выражению Шпеера, стала его «жизненной стихией». В последние месяцы жизни Гитлер отгородился от мира непробиваемыми стенами бункера рейхсканцелярии, что де Боор также считает символичным «для завершения его жизни, которая между аутической узостью и необузданными видениями мирового господства так и не вышла на лежащую посредине гуманистическую координату». Судебная психиатрия придает важное значение нетерпимости фрустрации, которая не позволяет личности переносить неудачи, разочарования и болезненные унижения без агрессивных реакций. Нетерпимость фрустрации проявилась у Гитлера действительно очень рано, что в сочетании с биологически обусловленной повышенной агрессивностью уже в юности порой вызывало непонятные реакции. Это в соединении с отсутствием социальной совести, что также является характерной для Гитлера чертой его поведения, привело его к неисчислимым актам чудовищного насилия.
Со многими преступниками Гитлера роднят дефициты идентификации. Такие дефицита возникают в тех случаях, когда в ранние годы, решающие для формирования человека, у этого человека не формируется идентифицирующее ядро. Для Гитлера идентификация с деспотичным, внушавшим страх отцом была невозможна, так как означала бы для него отрицание собственного Я. Поэтому после смерти матери он оказался в эмоциональном вакууме, заполнить который помешали неудачи, преследовавшие его в Вене. Не исключено, что факторами, помешавшими его идентификации, явились также незнание собственного происхождения и знание того, что между его родителями существовала кровосмесительная связь. По мнению специалистов в области судебной психиатрии, дефициты идентификации способны подвинуть социально инфантильных людей на умозрительные действия в поисках собственной идентификации. У Гитлера импульсы к умозрительным действиям вначале носили позитивный и конструктивный характер, но после начала второй мировой воины их характер все больше становился деструктивным. Сколь тесно могут переплестись между собой нарушения идентификации и параноидальные явления, показал психолог Ф. Рудин в книге «Фанатизм. Магия силы»: «Жесткая модель поведения доходит у фанатиков этого типа, как правило, до полной идентификации с идеей, которую те представляют. Здесь мы имеем второй симптом, указывающий на круг шизоидных форм. Даже если процессы идентификации, подобно процессам проекции, принадлежат к числу общечеловеческих и, следовательно, необходимых механизмов, то глубинной психологии хорошо известны неадекватные идентификации, которые, выполняя роль защитных механизмов, отчуждают человека от его собственной сущности, от его самого внутреннего Я, за счет чего… латентный психоз может стать острым. Такая опасность возникает прежде всего при длительных идентификациях и сверхидентификациях, при которых реальное Я все больше сжимается, а на его месте появляются фантастические, наивные или параноидальные формы идентификации». Таким образом, Гитлер становится в ряд с теми преступниками, чей жизненный путь вследствие дефицита личностной идентификации отмечен печатью «разрушения» своего мира. Будучи исходно созидателем, с 1939 года он превращается в фанатического разрушителя, что подтверждает следующий фрагмент из воспоминаний Шпеера: «Он умышленно хотел, чтобы люди гибли вместе с ним. Для него уже не существовало моральных границ. Конец собственной жизни означал для него конец всего».
Столь полное разрушение «нормативного органа», которое нашло свое выражение в присущей Гитлеру мании уничтожения, не имеющей аналогов в истории, не может иметь своим единственным объяснением наличие «социального инфантилизма» или первичную преступную деформацию структуры личности. Следует предположить, что в этом сыграло свою роль, по выражению де Боора, «разложение его нормативного органа» вследствие отсутствия высшей корректирующей или по меньшей мере предостерегающей инстанции в Германии и за ее пределами. Это позволило Гитлеру «удовлетворить свои инфантильные потребности. В радикальных слоях народа он нашел… идеального партнера. Два инфантилизма объединились в один… Явление, которое в психиатрии получило название „безумие на двоих“… Активный партнер, фюрер, все бесцеремоннее навязывал темы своего бреда более слабому партнеру, народу, подверженному идеологическим влияниям, так что за несколько лет возникло нерушимое единство, наиболее подходящим словом для которого является массовый психоз. Но массовый психоз может возникнуть лишь тогда, когда оба партнера инфантильны». Подобные психотические процессы в сознании с глубокими социальными последствиями де Боор обобщенно называет «моноперцептозом».
