толку мыслями о своем прошлом и безответными вопросами о будущем. Мой разум находится в постоянном, неприятном состоянии перегрузки.
Однажды вечером, уложив детей спать, мы отдыхаем в гостиной моей подруги Александры с бутылкой игристого, и я интересуюсь у ее восьмидесятилетней мамы, как она познакомилась со своим мужем пятьдесят лет назад. Он недавно ушел из жизни после долгой болезни, и, думаю, ей будет полезно вспомнить времена, когда он был молод и здоров.
— Я жила в ветхой каморке на Сент-Маркс-Плейс, и однажды мне повстречался парнишка: он уронил продукты в коридоре. Они предназначались для его друга, но шел ливень, пакет намок и порвался. Друга дома не было, но парень не мог просто так оставить продукты в коридоре, поэтому отдал мне. Между нами завязался разговор, и он пригласил меня на вечеринку к приятелю — художнику Стефену. Тот жил в центре города со своей девушкой. И я пошла, там была интересная компания художников и писателей, которые постоянно устраивали вечеринки. За несколько месяцев я очень с ними сблизилась. Однажды в дверь громко постучали. Я открыла: Стефен с несчастным видом буквально ворвался и выпалил, что не может ждать ни минуты, потому что влюбился в меня. Я тоже была влюблена в него, но он жил со своей девушкой, с которой мы сдружились. Он сказал, что должен быть со мной и поедет к себе за вещами.
Я с грустью думаю о безымянной подруге. Мне ли не знать, каково это, когда любовь, на которую ты рассчитываешь, перенаправляется к другой женщине.
— Чтобы провести с вами ночь или сразу переехать? — уточняю я.
— Чтобы переехать: он больше не мог оставаться со своей девушкой, рассказав ей обо мне. Поэтому и отправился в город, — продолжает она.
— Погодите, то есть он приходит, признается вам в любви, вы отвечаете «да», и он просто уходит? — спрашиваю ее.
— Да, получается так, — говорит она.
— Вы не переспали с ним? Мужчина появляется у вас на пороге, вы признаетесь друг другу в своих чувствах, и всё? — сомневаюсь я.
— Может, и переспали, — задумчиво отвечает она. Мы с Александрой взвизгиваем от смеха. Я уточняю, скромничает ли она или действительно не может припомнить.
— Ну ладно, ладно, мы переспали. Но потом он ушел и должен был сразу вернуться, но не вернулся. Его не было несколько часов. Я сникла, но возможности связаться с ним не было: я не могла ему позвонить. Я подумала, что он решил остаться со своей девушкой. Но в конце концов он объявился, и знаете, где он был? — спрашивает она.
— Собирал на улице вещи после того, как девушка выбросила их из окна? — предполагаю я.
— Нет. Он зашел в бар, чтобы посмотреть Суперкубок. Его тогда проводили впервые, крупное событие. Как только Суперкубок закончился, он сразу пришел, — торжествующе говорит она.
Если не обращать внимания на мое сострадание к брошенной девушке, то я просто очарована историей, ее страстью и пылом. Удивительно, что этой женщине запомнился не секс, а совсем другие моменты. Ее поразило внезапное признание в любви, когда они объяснились в чувствах, пусть это и причинило душевную боль третьей стороне. Я делаю вывод: в каждой истории любви есть секс, но говорить о нем открыто не принято. Люди расспрашивают друг друга, как познакомились или когда осознали, что любовь навсегда. Но не интересуются, каким был секс — взрывным или тоскливым, волнующим или разочаровывающим. Он — неотъемлемая часть любых близких отношений, так почему же мы не обсуждаем его так же свободно, как чувства? Я хочу не только заниматься сексом, но и говорить о нем. Хочу понять его, разобраться, в чем его сила и слабость, чем он подпитывается и что значит для других людей.
* * *
Вернувшись из Пенсильвании, я отправляюсь с Джорджией на заправку у трассы. Там дожидается Майкл: они собираются провести выходные на пляже. На полпути звонит телефон, на экране международный код. Отвечаю с чувством страха: это кто-то из лагеря Хадсона в Израиле, и он сообщает мне, что я должна организовать немедленный отъезд сына, потому что его поймали с марихуаной. Он сознался, что курил каждый день с момента приезда. Если хочу обойтись без полиции, то должна сделать все, чтобы Хадсон и два его приятеля, с которыми он отправился в лагерь, немедленно покинули территорию — фактически прямо сейчас, пока не наступила ночь, поскольку там уже десять вечера.
Пообещав перезвонить в течение часа, кладу трубку. Джорджия с заднего сиденья тут же засыпает меня вопросами. Что случилось с Хадсоном? Что он там курит? Куда он собирается ехать? Все утрясется? Он в беде? Я срываюсь на нее и требую, чтобы она помолчала, пока не доедем до заправки. Знаю, что надо рассказать Майклу, но медлю. Все пять месяцев, что Хадсон не общался с ним, Майкл злился, считая, что я настраиваю сына против него, не отпускаю парня к отцу и не хочу, чтобы они проводили время вместе. Вообще-то я веду себя более чем справедливо. Не рассказываю детям ничего плохого о Майкле и поощряю их встречи с ним. Объясняю, что они должны поддерживать с ним отношения. Ни к чему доказывать преданность мне, порывая с отцом. Дейзи и Хадсон жалуются, что я перехожу все границы: они будут общаться с ним, когда почувствуют себя готовыми, вот только это произойдет не скоро. Не я развалила семью, и не в моих силах это исправить. Я делаю все возможное, чтобы держать себя в руках, но последняя новость подтверждает мою несостоятельность: у меня нет ни авторитета, ни контроля, и я не справляюсь с воспитанием собственных детей.
Отправляю Джорджию в машину Майкла, чтобы поговорить с ним наедине. С дрожью в голосе и слезами рассказываю ему о телефонном звонке.
— Мне очень жаль, — с сочувствием говорит он. — Можно тебя обнять?
— Обнять? — резко бросаю в него это слово, словно оно превратилось в гранату. — Какое еще гребаное объятие? Мне нужен второй родитель и партнер. Мне нужен муж, а моим детям — отец. Мне нужен ты, но тот, кем ты был раньше. Мне никогда не было так одиноко. Что мне точно не нужно, так это гребаное объятие. — С этими словами я прыгаю в машину и мчусь домой одна.
Снова звонит директор лагеря. Обычно я вежлива и учтива, но и в аду не найдется фурии страшнее, чем отвергнутая женщина! Остатки самообладания, за которые я хоть как-то цеплялась, утрачены. Я построила хрупкий, шаткий карточный домик, который рушится у меня на глазах. Мне нечего предъявить этому директору — только разбитое сердце, проблемного
