— Подумаешь, самолеты? Одну–две новых игрушки в салон по пути туда и столько же в заначку на обратную дорогу, пара бутылок с водой, коляску в багаж, — и полетели. А всякую детскую еду, памперсы, любую одежду где угодно можно купить — глобализация! В общем, если очень хочется отдохнуть с ребенком, сейчас это не проблема. — Для Юльки вообще, по–моему, почти не было проблем. По крайней мере, неразрешимых. — Правда, какой это отдых, мне мои спиногрызы и тут уже выше крыши надоели. Отпуск хочу… от детей, от готовки, от уборки — от всего. Чтобы можно было спокойно ходить на всякие массажи, спа–процедуры, валяться в номере, и никто меня не трогал.
— А я стараюсь все-таки в любую страну с собой брать все, что может понадобиться. Мало ли, что может случиться. Тем более, наша хибара не очень близко от города. Так что я и аптечку везу, и бассейн надувной, чтобы морскую воду греть для Юраши. В прошлом году он легко перенес перелет, гораздо лучше меня, — отвечала Малине Наташка. — Правда, тогда он грудной был. Ну, я думаю, в этот раз тоже все хорошо сложится. А насчет смены климата, мы всегда ездим на сорок дней, как педиатры советуют, чтобы был какой-то толк, кроме раздергивания организма акклиматизациями.
— Да брось ты! Вся Европа давно ездит на моря с детьми любого возраста и на разные сроки, — как обычно, стала возражать Юлька. — Это только наши перестраховываются.
— Знаешь, мне так спокойнее. Тем более, пока есть возможность взять отпуск на полтора месяца.
— Нет, девочки это все не для меня. Я и языков, кроме русского, не знаю и, вообще, боюсь этих заграниц. Мало ли что, а я там одна, с двумя детьми… — отказалась от заманчивых картинок Малина.
— Зачем одной-то? У меня полно знакомых ездят компаниями. Кстати, удобно. По очереди сидят с детьми. Можно спокойно ходить с мужьями на дискотеки, — отстаивала свое Юлька.
— На дискотеки бегать у меня совершенно желания нет. Муж тоже в отпуске хочет с сыном пообщаться, а то в году они, считай, только по выходным видятся. И мне из-за работы не хватает времени с ними побыть. Будем ходить купаться, может, как-нибудь в дельфинарий выберемся… — продолжала Наташка.
— Ага, а если случится, что врач нужен, ты тоже к дельфинам пойдешь? — В этот раз Юлька первая начала про медицину. — Ни страховки у тебя там, ничего нет. И до города из своей хибары еще фиг доберешься.
— Так у меня и в деревне условия такие же. За продуктами в поселок — три километра пехом. Автолавка исключительно раз в неделю, и то не все привозит. А за врачами только в райцентр на автобусе. Еще и мобильный плохо ловит, надо на крышу к соседу проситься, чтобы сигнал был. В том году намаялась, — поддержала разговор Малина, забирая у Тони ведерко для снеговика. — Но детям-то хорошо. Воздух, речка. Экология! Ну и мне в земле ковыряться нравится.
Слушая девчонок, я поняла, что с рождением Нюськи окончательно разлюбила лето. Первый раз разочаровалась еще в школе, когда все разъезжались, а я оставалась скучать в городе. Второй — в минувшем году, когда провела три с половиной месяца на даче гошкиной бабушки. Слушая Малину, я поражалась тому, как, оказывается, некоторые спокойно и философски могут относиться к такому виду досуга и даже считать его отдыхом.
Я на даче страдала. Во–первых, там не было Гошки, а я без него вообще маловменяема. Он приезжал по выходным отсыпаться, и я мучилась, потому что хотела одновременно побыть с ним наедине, тоже поспать и уйти втроем куда-нибудь подальше от его дражайших родственников. При этом его дедушка специально всю неделю копил хозяйственные дела, чтобы на выходных развлечься с любимым внуком. Так что муж спал, потом помогал деду, а я по–прежнему была приставлена к Нюсе без шансов отойти даже на шаг.
Во–вторых, на даче нам просто физически не хватало места. Ей–богу, я не ожидала, что одна маленькая принцесса и ее не такая уж крупная мать могут заполнить своими вещами столько пространства. Все, что оставалось на небольшой терраске от маленькой тахты, было завалено нашим барахлом.
Спать вдвоем с Нюськой было терпимо, хотя она перманентно норовила развернуться перпендикулярно мне и пихалась ногами. Но когда приезжал Гошка, становилось невыносимо: тесно, жарко, потно и совершенно мучительно в интимном плане. Всю неделю я ждала, когда же приедет мой ненаглядный, а в выходные по ночам (а также вечерам и утрам), я мечтала, когда же он, наконец, уедет.
В–третьих, там я остро страдала от одиночества и от чрезмерного общения одновременно. На даче, кроме нас, жила моя прасвекровь с мужем и их приятельница с мальчиком лет восьми, который либо играл в спайдермена и черепашек ниндзя там, где я выгуливала Нюсю в коляске, либо уходил куда-то на улицу к другим мальчишкам, впрочем, ничем, кроме звонкого голоса, особенно не досаждал.
Вторую половину дома — за символическим заборчиком — занимала соседка с полуторагодовалой внучкой. Девочка быстро получила прозвище «Молекула» — полностью «Молекула Ртути». Она с дикой скоростью хаотически передвигалась по своему участку и каким-то образом моментально оказывалась на нашем. Ее привлекала клубника, которую рвать категорически воспрещалось. Ее вообще тянуло ко всему, что было под запретом. Поэтому при появлении девочки у заборчика мне приходилось со сверхзвуковой скоростью бросаться на перехват. Чтобы минимизировать шумовой эффект, нужно было не только поймать, но и срочно отвлечь чем-то эту «мелочь», пока ее не заберет бабушка. Это вносило дополнительное разнообразие в мою и без того увлекательную дачную жизнь.
Уйти куда-нибудь так, чтобы никто не слышал мои разговоры по мобильному, было нереально. Так что хронический крик души «Заберите меня отсюда!» я давила в зародыше, урезонивая отчаявшийся внутренний голос тем, что младенцу нужен воздух. Так как событий почти не случалось, общение через смски теряло смысл за недостатком тем. Я изнывала от отсутствия бесед с друзьями и единомышленниками и ждала редких весточек от девчонок.
Зато общение со старшим поколением лилось через край. В доме были приняты совместные трапезы, так что меня будили к завтраку. Для этого просто начинали готовить; через картонные перегородки я слышала абсолютно все.
За столом меня экзаменовали по истории и современной политике, интересовались взглядами «нынешней молодежи» на религию и сельское хозяйство, социальное неравенство и кинематограф. Конечно же, со мной щедро делились пикантными моментами из детства и отрочества моего супруга, душещипательными подробностями конфликтов с его мамой и прочими накопленными за долгую жизнь семейными мифами и легендами.
Комментарии старших к современным методам взращивания младенцев неоднократно щекотали мои нервы: «Ты ведь педагог, ну, как же не понимаешь…», «неужели тебя не учили тому, как…», «современные врачи совсем разучились лечить, если считают, что…» Я мучилась, но в силу воспитания и определенного склада характера не шла на открытый конфликт, и только иногда шепотом жаловалась Гошке по выходным, что не могу больше держать ответ за всех и вся, всхлипывая тихонечко, чтобы через картонную стенку никто не услышал.
Звуки вообще были отдельной темой. Конечно, все понимали, что младенцы их издают. Но маленьким детям, если я случайно этого еще не знала, положено по ночам спать. Впрочем, днем тоже (видимо, им следует впадать в летаргию, если не повезло родиться немыми). А пожилым людям желательно устраивать сиесту после обеда, и в это время тоже должно быть тихо. Зубы, колики и прочее в дачной жизни не предполагались. Зато предполагались гости и праздники.
Дни рождения всей родни, годовщины Первого Поцелуя Прародителей и их бракосочетания, да вообще, хорошая погода, совпавшая с выходным днем — все это служило прекрасным поводом, чтобы поставить во дворе огромный стол и нажарить шашлыка для приехавшего неизвестно откуда народа. Сначала гости устраивали мне допрос с пристрастием: «Молока хватает? Спать дает? Зубы уже есть? Поворачивается?», потом делились своим богатым опытом воспитания детей, после чего забывали о нас, ликовали и громко выясняли между собой отношения далеко заполночь.
Нюся была образцовым младенцем, она спала в любой обстановке. Но я, увы, не обладала этим достоинством и спала довольно чутко, точнее, изначально не могла уснуть и маялась, лежа рядом с Нюськой, под звуки этих разборок. Свет включить я не могла, чтобы не разбудить дочку. Оставалось слушать комаров и считать дни до осени.
Я уверяла себя, что Нюсин нежный возраст в этих условиях — редкостное везение. Она не хотела ползать ни по дому, рискуя стать жертвой занозы, ни по двору, не желая исколоть руки–ноги и быть искусанной всеми ползающими насекомыми нашей полосы. Она не бегала, как «Молекула», не скандалила из-за недоступной клубники и не пыталась лезть в муравейник. Она не устраивала истерик за обедом, за которые потом мне пришлось бы держать ответ перед заслуженным пенсионерским трио. Она была еще очень маленькой, в этом мне крупно повезло.
