а ведь в разы изменения! А как изменилось за эти годы, например, наше отношение к деньгам и частной собственности, наше понимание денег и частной собственности? Как изменились наши представления о свободе и наше понимание свободы? Как изменилось наше отношение к «семье», «стране», «власти», «Родине», к самим себе, в конце концов? Нет, не узнаем мы этого никогда — не прошла по ваковской номенклатуре «машина времени». Но, понимая, как радикально маленькая табле-точка белого цвета из упаковочки-блистера способна изменить отношение человека к Жизни и Смерти, нетрудно представить, насколько трансформация всей социально-политической системы страны изменила за эти годы фундаментальные, казалось бы, установки нашего сознания, изменив его само — наше сознание — до неузнаваемости. Вот уж было «бужирование дискурсов»! Да и слишком подвижна на самом деле система наших «сознательных установок», слишком чувствительна она к малейшим движениям в окружающем нас информационном пространстве.
И второе, что следует из этого чудесного (медикаментозного) превращения депрессивных пациентов в жизнерадостных субъектов: когда мы говорим о дискурсе, исследуем мы на самом деле не сам дискурс (в смысле его конкретного содержательного наполнения), а то, что лежит под массивной корой наших лобных долей, в глубоких наших мозговых структурах. Именно там заседают соответствующие «доминанты отношения», именно они водят нашей рукой, когда мы заполняем соответствующие опросники, именно оттуда дергают они за ниточки и направляют наше сознание «куда следует» — будь то личное, будь то общественное. И да-да, я не оговорился — общественное в том числе. И в депрессию, и в предсуицидальное состояние мы впадаем поодиночке, а вот в стране и со страной меняемся вместе. Это просто разные «доминанты отношения», только и всего. В остальном — та же механика.
Если говорить о формировании «депрессивной доминанты» в подкорковых структурах конкретного субъекта, то процесс этот идёт через сознание и посредством сознания: человек сталкивается с проблемами, пытается их решить, не может, чувствует безысходность, начинает ощущать бессмысленность собственных действий, спотыкается, падает и дальше лишь укутывает себя ворохом депрессивных мыслей — «все плохо», «мир плох», «будущего нет», «я ничтожество», «жизнь не стоит того, чтобы жить». И всё: проблема, родившаяся на уровне сознания и посредством сознания, погружена теперь в подкорку и живёт в ней своей — депрессивной — жизнью, диктуя человеку «его» депрессивные мысли.
В ситуации не личного, а общественного сознания механика, динамика и логика процессов мало чем различаются, что прекрасно показал Мишель Фуко в своих сложносочиненных опусах по «Истории сексуальности», а в сущности — в работах по «герменевтике субъекта» (так и назывался один из последних его лекционных курсов в Коллеж де Франс). Нужно лишь правильно поменять «знаки» в этом уравнении: с проблемой сталкивается не конкретный человек, а общество (культура), дальше порождаются тексты (в широком смысле этого слова), тексты побуждают практики (опыты субъективации — «техники себя», через которые «субъект конституирует себя в качестве такового»), практики становятся частью общественной жизни (теми самыми «общественными» «подкорковыми доминантами», если следовать нашей аналогии), и теперь уже они, эти практики, — точнее, наш индивидуальный опыт, полученный в этих практиках, — структурирует нашу же новую речь (новые тексты), новую природу нашего общественного сознания, общественное сознание нового исторического этапа.
Мы всё это пережили на себе за последние двадцать лет — мы очевидцы, продукт и свидетели. И именно описанным образом — через столкновение с проблемой, тексты, практики, изменения нас самих и новые тексты — наше «общественное сознание» претерпело столь значительные изменения, а вовсе не потому, что мы что-то «поняли», «осознали», «осмыслили» и вдруг каким-то чудесным образом «прозрели». Как ни крути, история про суицидальный дискурс кажется мне весьма показательной. С каким изощренным изяществом она показывает нам, насколько разумность «Человека Разумного», счастливо принятая нами на веру, преувеличена и, к сожалению, не соответствует действительности. У нас никогда нет и не может быть окончательного мнения ни по одному из вопросов бытия, хотя в каждую конкретную минуту нам кажется, что Истина нами уже (почти) достигнута, понятна, и мы готовы сыпать суждениями о том, какие мы, что у нас за страна и как вообще дурно в этой жизни (стране) все устроено. Очень напоминает мне это, честно признаюсь, консультацию депрессивного больного — «бе-бе-бе» (если пользоваться терминологией Светланы Николаевны). Жаль только, что нет антидепрессанта, который бы лечил реализуемые нами общественные «практики» (и принуждал к продуктивным «техникам себя»), — распылили бы с вертолётов целительной суспензией… Изменить их и нас, соответственно, возможно лишь тем же путём, каким они были в нас созданы, а мы — созданы ими.
Мы привыкли думать, что есть тезис и антитезис, и дискурсы у нас, как нам кажется, тоже постоянно друг с другом борются — «репрессивный дискурс» с «либеральным», «религиозный» с «агностическим», вся жизнь — борьба правых и левых и левых с правыми. И невдомёк нам, что конкретный дискурс — это не одна какая-то сторона отношений, а вся совокупность отношений вокруг одного-единственного явления (вещи, сущности): «прямые» и «обратные» утверждения в рамках одного и того же дискурса, а не разные дискурсы. И борьбы никакой на самом деле нет. И когнитивного диссонанса — тем более. Всё сложнее и одновременно проще: дискурс определяется не позицией субъекта в отношении «чего-то», некоего явления («власти», «Бога», «суицида»), а самим этим «что-то», этим явлением, этой вещью (если говорить строго и понимать под вещью не предмет, а всякое то, что обладает сущностью), которая прежде была интроецирована нами, а теперь сама говорит в нас, когда говорим мы, порождая наше отношение к себе (к «нему», к этому «оно») — то есть дискурс. Это «оно» — явление, вещь, сущность — говорит в нас, а не мы о «нём», это «оно» формирует в нас наше отношение к «нему», а не мы как-то «к нему относимся», глядя со стороны (кто её видел, эту ту сторону). Не наше отношение к «нему» рождает «его», а это «оно» в нас рождает наше ощущение «его».
Поскольку технология исследования дискурсов была нами разработана, а задачи перед оргметодотделом по психотерапии Комитета по здравоохранению Администрации Санкт-Петербурга, которым мне же и посчастливилось руководить, мы сами себе и ставили, я помучил своих сотрудников аналогичными исследованиями «психотерапевтического» и «сексуального» дискурсов (не блажи ради, конечно, а в рамках подготовки программ по развитию психотерапевтической и сексологической помощи населению города). И должен вам сказать, результаты этих научно-исследовательских штудий с методологической, то есть с сущностной, если так можно выразиться, точки зрения совпали один в один. Как и в случае «суицида», не дискурсы, а всё
