Является ли «удачный» набор понятий внутреннего языка следствием удачного обучения? Да, но не только. Все наше обучение строится на первичных понятиях. Они как кирпичики лежат в основе фундамента всего здания обучения. Что это за понятия и как они соотнесены между собой, во многом предопределено генетически. Я уже писал, что начальные понятия возникают не при обучении, а присутствуют к моменту рождения ребенка. Это можно назвать «памятью предков». Собственно, «удачность» этого базового набора позволяет развиться более сложным способностям. Еще до рождения ребенка в нем заложено, «физик» он или «лирик», в какой области лежат его способности. Последующее воспитание и обучение позволят, если повезет, раскрыться таланту.
Всем нам знаком термин «здравый смысл». Все мы умом понимаем, как поступать выгодно, правильно, целесообразно. Однако недаром говорят, что все хорошее в этом мире либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению. Человек по самой своей природе нелогичен. Эта нелогичность заключается в том, что, логически выстраивая свое поведение, подчиняя его достижению некой цели, он не задумывается, что его цель — всегда «иррациональна». Цель — всегда связана с попыткой достигнуть некоего эмоционального состояния. При этом такое эмоциональное состояние воспринимается как конечное мерило. Более того, в арсенале человека нет других «инструментов измерения результата», кроме эмоций и ощущений. И в любой попытке «рационального» объяснения вы легко увидите эмоциональное мерило, которое будет лежать в его основе.
Яркий пример «идеальной цели» — достижение рая. Предположим, рай существует. Насколько «целесообразно» попадание туда? Рай населяют бестелесные души. Соответственно, там нет возможности получать удовольствие от секса, от еды и вообще от всего, что связано с плотью. Остается удовольствие общения. Но идея рая подразумевает, что там не место таким эмоциям, как азарт, злость, зависть и т. п. Более того, основу человеческого общения составляет «<игра вокруг основного инстинкта». Мужчины стараются и добиваются чего-либо, именно конкурируя из-за женщин. Женщины хотят нравиться мужчинам. Уберем эти начала, и что останется? Вечный отдых, растительное существование, беднейший эмоциональный фон. Кстати, скуку в раю никто не отменял...
Все, что определяет наши нравственные критерии, что определяет наши понятия «добра» и «зла», что образует комплекс «хорошо/плохо»,— все это является следствием нашего эмоционального базиса, большая часть которого, кстати, досталась нам по наследству от наших первобытных предков. Эмоции и ощущения ведут к формированию инстинктов и псевдоинстинктов. В них «отпечатываются» наши представления о «добре» и «зле».
Все, что мы воспринимаем, неизбежно вызывает эмоции. Какие эмоции возникают, определяется набором рефлексов и памятью. Причем все это происходит постоянно, применительно ко всему, что случается, происходит помимо нашей воли. Если итоговый эмоциональный «коктейль» дает положительную окраску, то мы трактуем явление, вызвавшее ее, как «хорошее», «доброе». И — наоборот.
Бывает, что мы испытываем сложные, противоречивые чувства: когда, например, природное желание отомстить сталкивается с воспитанным в нас человеколюбием, когда воспитанные в нас нормы морали вступают в противоречие с сексуальным влечением и желанием, и прочая, прочая, прочая...
Берусь утверждать, что рассуждения об абсолютном «добре» и абсолютном «зле» — это рассуждения, не учитывающие сути явлений. В природе нет добра и зла, нет четких законов, отделяющих одно от другого. Есть наши эмоции, возникшие как следствие естественного отбора. Есть общественная мораль (различная, кстати, у разных групп людей), трактующая, что хорошо, а что плохо, под действием которой возникают псевдоинстинкты, завязанные на все те же исходные эмоции. Есть процесс восприятия происходящих событий, распознавания их, и есть возникающая при этом эмоциональная картина, которая и показывает нашу оценку.
А где здесь место разума? Общественное мнение, пропаганда, убеждение со стороны других — все это, если не встречает у человека критического осмысления или хотя бы упрямства, откладывается воспоминаниями, рано или поздно формирующими псевдоинстинкт. Нетрудно проследить, как это происходит. Когда пропаганда хочет создать «образ врага», она называет его словами, имеющими негативную окраску, приводит рассказы о зверствах, убитых женщинах и детях. Это неизбежно приводит к тому, что такой «враг» уже ассоциируется с теми эмоциями, которые возникали по ходу восприятия пропагандистского текста. Причем нередко даже необязательно приводить какие- то факты, достаточно, упоминая «врага», использовать слова и фразы, которые будут вызывать неприятные ассоциации. С этого момента человек становится «зомбирован» — у него, как у собаки Павлова, уже выработался условный рефлекс, только выделяется не желудочный сок, а комплекс негативных эмоций. Если же человек в состоянии отличить факты от способа их подачи, то, заметив, что им пытаются манипулировать, он, скорее всего, испытает раздражение, которое проассоциируется уже с источником информации. В таких случаях пропаганда обычно дает обратный результат. Однако способность относиться к пропаганде критически присуща не всем и зависит от интеллекта человека и его осведомленности. В любом обществе только около десяти процентов населения в состоянии противостоять пропаганде.
Оценка «десять процентов» представляется достаточно объективной и подтверждается количеством «несогласных» в различных тоталитарных государствах, где «несогласность» не есть проявление некоего нигилизма, отрицание всего общепринятого, а результат более глубокого, чем у большинства, понимания происходящего. Судьба такого меньшинства в тоталитарных обществах незавидна. Например:
«— Хорошо, последний вопрос. При чем здесь башни ПБЗ? Почему они вам мешают?
Все неприятно засмеялись.
— Вот дурак,— сказал Лесник.— А туда же — базу ему подавай...
— Это не ПБЗ,— сказал Доктор.— Это наше проклятие. Они изобрели излучение, при помощи которого создали понятие о выродке. Большинство людей — вот и вы, например,— не замечают этого излучения, словно бы его и нет. А несчастное меньшинство из- за каких-то особенностей своего организма испытывают при облучении адские боли. Некоторые из нас — таких единицы — могут терпеть эту боль, другие не выдерживают, кричат, третьи теряют сознание, а четвертые сходят с ума и умирают... А башни — это не противобаллистическая защита, такой защиты вообще не существует, она не нужна, потому что ни Хонти, ни Пандея не имеют баллистических снарядов и авиации... им вообще не до этого, там уже четвертый год идет гражданская война... Так вот, эти башни — это излучатели. Они включаются два раза в сутки по всей стране — и нас отлавливают, пока мы валяемся, беспомощные от боли. Плюс еще установки локального действия на патрульных автомобилях... плюс самоходные излучатели... плюс нерегулярные лучевые удары по ночам... Нам негде укрыться, экранов не существует, мы сходим с ума, стреляемся, делаем глупости от отчаяния, вымираем...» (Стругацкий, и др., 2006).
У человека, понимающего, что происходит, человека, который видит, как ему скармливают пропагандистское вранье, как «зомбируются» люди вокруг, все это вызывает сильнейшие эмоции. Это и злость, и ярость, и негодование, и сострадание, и обида, и многое другое. Жить с этим многим невыносимо.
Что интересно, точно такое же раздражение испытывает человек, впитавший в себя мутные потоки пропаганды, когда ему пытаются дать трактовку событий, отличную от трактовки, воспринятой им. Причем его эмоции абсолютно искренны.
В одном исследовательском центре посадили в клетку шесть обезьян и к потолку в центре клетки подвесили банан. Как только какая-нибудь из обезьян пыталась достать банан, их всех окатывали из шланга холодной водой. Наконец обезьяны поняли, в чем дело, и оставили свои тщетные попытки полакомиться. Когда одну обезьяну убрали и на место ее поместили новую, та в первую же секунду полезла за бананом. Пять мокрых и замерзших обезьян, наученные горьким опытом, яростно набросились на нее, не желая снова отведать душа. Когда заменили вторую обезьяну, новенькая снова тут же полезла за бананом. Как вы догадались, картина повторилась: остальные пять тут же набросились на нее, причем сухая обезьяна — с особым рвением. Таким образом заменили по одной все шесть обезьян. И когда за бананом полезла последняя новенькая, предыдущие пять набросились на нее со всей яростью, на какую они были способны, искренне полагая, что этот банан — запретный. Почему? Ведь ни одна из них не испытала холодного душа? Потому что здесь — так принято.
