Наступил пятый день третьего месяца. В этот день во дворце отмечали день рождения хозяина, и единственный раз в году феодал совершал прогулку в карете по своим землям. В то утро Нолав в сопровождении многочисленной свиты отправился на прогулку, разодетый в шитый золотом и драгоценными камнями наряд.
Ко всеобщему удивлению, когда карета проезжала мимо одного дома неподалеку от дворца, один из подданных остался стоять, никак не поприветствовав своего господина. Гвардейцы тут же его схватили и подвели к карете.
— Разве ты не знаешь, что должен поклониться?
— Знаю, ваша светлость.
— Но ты не сделал этого.
— Не сделал.
— Ты знаешь, что я могу приговорить тебя к смерти?
— Этого я и жду!
Нолава удивил такой ответ, но не испугал.
— Ладно, если ты хочешь умереть именно таким образом, вечером палач займется твоей головой.
— Спасибо, мой господин, — сказал юноша и с улыбкой на лице преклонил колени.
В толпе закричали:
— Мой господин, мой господин! Можно и мне сказать кое-что?
Диктатор разрешил ему подойти ближе.
— Слушаю тебя.
— Разрешите мне, господин, умереть сегодня вместо него.
— Ты просишь казнить тебя?
— Да, господин. Пожалуйста! Я всегда был вам верен. Умоляю, позвольте мне это.
Хозяин очень удивился и спросил приговоренного:
— Это твой родственник?
— Я впервые в жизни его вижу. Не позволяй ему занять мое место. Я виноват, а значит, именно моя голова должна полететь с плеч.
— Нет, ваша светлость, моя.
— Нет, моя.
— Моя.
— Тише! — крикнул господин. — Я могу удовлетворить просьбу обоих. Вы оба будете обезглавлены.
— Хорошо, ваша светлость. Но поскольку первым приговорили меня, я имею право умереть первым.
— Нет-нет, господин, эта привилегия принадлежит мне, потому что я даже не оскорблял вас.
— Хватит уже! Что происходит?! — закричал Нолав. — Замолчите, и я дам вам привилегию быть казненными одновременно. На этих землях хватает палачей.
Еще один голос раздался из толпы:
— В таком случае, господин, я тоже хочу попасть в этот список.
— И я, господин.
— И я.
Феодал растерялся.
Он не понимал, в чем дело.
А если что и портило настроение диктатору, так это абсолютная невозможность понять что-нибудь.
Пять физически здоровых юношей просили обезглавить их, и это было непонятно.
Он прикрыл глаза и задумался.
За несколько секунд он принял решение. Ему не хотелось, чтобы его подданные думали, что он трусит.
Палачей будет пять!
Но, когда он все-таки открыл глаза и посмотрел на толпу, окружавшую его, уже не пять, а десять голосов решительно требовали своей собственной казни. А руки все продолжали подниматься.
Это было слишком для могущественного феодала.
— Баста! — закричал он. — Все казни откладываются, пока я не приму решения, кто умрет и когда.
Под возмущенные крики желающих умереть карета вернулась во дворец.
А там Нолав заперся в своих покоях и глубоко задумался.
Вдруг его осенило.
Он приказал позвать священника.
Уж пастырь должен что-то знать об этом коллективном помешательстве.
Незамедлительно отправились за стариком и привели его к феодалу.
— Почему твой народ борется за право быть казненным?
Старик молчал.
— Отвечай!
Молчание.
— Приказываю тебе!
Молчание.
— Не провоцируй меня. Я знаю способ заставить тебя говорить!
Молчание.
Старика отвели в комнату для пыток и много часов подряд жестоко истязали его. Но говорить старик отказался.
Тиран послал своих гвардейцев в храм за его учениками. Тем, кого привели, он показал израненное тело учителя и спросил:
— По какой причине люди хотят, чтобы их казнили?
Старый священник еле слышно прошептал:
— Я запрещаю вам говорить!
Феодал знал, что не может пригрозить смертной казнью ни одному из присутствующих. Поэтому он сказал им:
— Я сделаю так, что ваш учитель будет страдать от немыслимой боли. А вас заставлю смотреть на его мучения. Если вы действительно любите этого человека, раскройте мне тайну, и я отпущу вас всех.
— Хорошо, — сказал один из учеников.
— Молчи! — приказал учитель.
— Продолжай, — настаивал Нолав.
— Если кто-нибудь будет казнен сегодня… — начал ученик.
— Замолчи! — повторил старик. — Будь ты проклят, если раскроешь тайну…
По знаку господина старик получил удар такой силы, что потерял сознание.
— Говори! — приказал феодал.
— Первый казненный сегодня после захода солнца станет бессмертным.
— Бессмертным? Ты лжешь! — сказал Нолав.
— Так сказано в Писании, — ответил юноша и, открыв книгу, которая была у него в сумке, прочитал абзац, подтверждающий его слова.
«Бессмертным!» — подумал феодал.
Единственное, чего боялся диктатор, — это смерти. И вот у него в руках была возможность победить ее. «Бессмертным!» — снова подумал он.
Больше он не сомневался ни минуты. Попросил бумагу, перо и издал указ о своей собственной казни.
Из дворца выгнали всех, и когда село солнце, Нолав был казнен согласно его собственному приказу.
Так народ освободился от своего угнетателя и поднялся на борьбу за свободу. Несколько месяцев спустя все они были свободными людьми.
О феодале больше никто никогда не упоминал. За исключением ночи казни, когда ученики, лечившие раны своего учителя, получали от него благословения за то, что рисковали головой, и поздравления с тем, что великолепно сыграли свои роли.
— Демиан, почему же феодал поверил в такую ложь? Почему он был способен отдать приказ о собственной казни из-за небылицы, рассказанной его врагами? Почему он попался в ловушку, расставленную учителем? Есть только один ответ на эти вопросы:
ПОТОМУ ЧТО ОН ХОТЕЛ ВЕРИТЬ.
Он хотел думать, что это правда. И это, Демиан, это — одна из самых действенных побудительных истин, которые я только знал в своей жизни. Мы верим в некоторые выдумки по многим причинам, но прежде всего потому, что хотим верить.
Почему тебя так бесит тот, кто ТЕБЕ лжет, ты меня спрашивал на днях. Он тебя так бесит, потому что ты хотел бы поверить его словам!
Ответил он сам себе:
ЛЕГЧЕ ВСЕГО ОБМАНУТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЖЕЛАНИЯМ КОТОРОГО ЭТА ЛОЖЬ СООТВЕТСТВУЕТ.
Как всегда, после революции в моей голове мысли начинали проясняться и приходить в порядок.
Сколько раз за свою жизнь я пытался проникнуть в непостижимую тайну любителей дешевых покупок «из-под полы».
Я никак не мог объяснить себе, почему нет конца жертвам «развода на деньги».
Что творится в голове у человека, покупающего океанский лайнер за пару монет?
Как мошенники находят себе сообщников?
Почему неглупый человек, заплатив смешную цену за товар, обнаруживает, что получил всего лишь красиво упакованные отбросы?
Теперь у меня наконец был ответ: все жертвы мошенников в какой-то момент думали, что им это выгодно. Большинство из них радовались в душе, предвкушая будущие прибыли. Многие гордились собой, какие они ловкие и как они обвели другого вокруг пальца…
Происходило ли со мной то же самое, когда я заглатывал наживку?
Да, разумеется, я вел себя точно так же.
И это именно то, что я делаю всегда, когда меня выбирают.
«Тот факт, что меня выбирают…» — это просто возможность ухватиться за любое приятное моему слуху заверение или обещание.
«Тот факт, что меня выбирают…» Эта фраза сама по себе напоминает наживку.
Само выражение «попасться на крючок» намекает на это. На то, что заглатываешь крючок с насаженным на него соблазнительным дождевым червяком или, хуже того, с привлекательной, разноцветной и яркой мухой… из пластмассы!
Меня выбирают, я заглатываю наживку… Что за люди эти рыбаки? Какие червяки мне больше по душе?
Обещания вечной любви…
Мечта о том, чтобы меня принимали таким, какой я есть…
Высокая оценка и признание окружающих…
Желание быть во всем первым и увидеть то, чего не видел никто…
Тщеславное желание выделиться…
Попытка другого увидеть во мне мой собственный идеал…
Безоговорочное присутствие рядом со мной другого человека…
И столько еще всего…
Столько!
Я заметил, что с годами, с опытом и с духовным ростом я учился все быстрее выплевывать проглоченные крючки… Но как быть с оставленными ими ранами?
— Как быть с ранами, Толстяк? — спросил я его. — Как быть с ранами? Ты учишь меня пренебрегать мертвыми и бесцветными дождевыми червями. Все время указываешь мне на пластиковых мух, чтобы меня не посадили на крючок, но, как мне кажется, ты не объясняешь мне, что делать, чтобы не пораниться. Наверное, судьба доверчивых людей вроде меня — это постепенно, с течением жизни, покрываться шрамами от проглоченных и выплюнутых крючков. Я, по крайней мере, не хочу больше никаких ран, Толстяк. Я не хочу, чтобы другие решали, наносить ли мне раны или залечивать их. Не хочу…
