Малкольм Гладуэлл - Переломный момент: как незначительные изменения приводят к глобальным переменам

Ответ дает третий закон распространения эпидемий — сила обстоятельств. Закон малого числа имеет отношение к тому типу людей, которые играют важнейшую роль в распространении информации. В главе о телешоу "Улица Сезам" и "Подсказки Блю" рассматривался фактор прилипчивости. Здесь предлагалась теория о том, что для начала эпидемии идеи должны запоминаться и побуждать нас к действию. Мы рассмотрели людей, которые эти идеи распространяют, мы также изучили особенности таких успешных идей.[42] Тема этой главы — сила обстоятельств — не менее важна, чем первые две. Эпидемии чувствительны к условиям и обстоятельствам времени и места, в которых они происходят. В Балтиморе сифилис распространялся летом быстрее, чем зимой. "Hush Puppies" распространились так стремительно, потому что их носили молодые люди в самых фешенебельных районах Ист Виллидж — там, где другие смогли увидеть эти туфли в совершенно новом свете. Можно даже выдвинуть такой аргумент, что успех поездки Пола Ревира в некоторой степени зависел от того факта, что была ночь. Ночью люди находятся в постелях и их куда как легче застать дома, чем если бы они ходили где-то по делам или работали на полях. И если кто-то нас будит, чтобы сообщить что-то, мы машинально верим в то, что это должна быть экстренная весть. Можно только предполагать для сравнения, как закончилась бы "полуденная поездка Пола Ревира".

Все это, как я думаю, достаточно просто. Но закон силы обстоятельств показывает, что мы более чем восприимчивы к изменениям внешних условий. Мы к ним чрезвычайно чувствительны. И типы смены обстоятельств, которые способны начать эпидемию, слишком отличаются от того, во что мы привыкли верить.

В 1990-х годах число тяжких преступлений по всем США сократилось по ряду достаточно понятных причин. Начал сокращаться объем торговли крэком и кокаином, порождавший высокий уровень насилия среди банд наркоторговцев. Впечатляющий экономический подъем означал, что многие люди, которые в других обстоятельствах были бы втянуты в преступность, получили вместо этого легальную работу. А общее старение населения означало, что становилось меньше мужчин в возрасте от 18 до 24 лет, которые чаще всего прибегают к насилию. Тем не менее вопрос о том, почему сократился уровень преступности в Нью-Йорке, на самом деле немного сложнее. В тот период, когда эпидемия преступности в Нью-Йорке начала уменьшаться, экономика города не улучшалась. Продолжался застой. Фактически беднейшие районы города в начале 1990-х годов подпали под резкое сокращение социальной помощи. Спад эпидемии распространения кокаина в Нью-Йорке — это явный фактор, но опять же это было постепенное сокращение, начавшееся еще до резкого падения уровня преступности. Что касается старения населения, то благодаря миграции в Нью-Йорк в 1980-1990-х годах город начал омолаживаться, а не стареть. Как бы там ни было, все это лишь тенденции и долгосрочные изменения, в результате которых можно было ожидать постепенных изменений. Однако падение уровня преступности в Нью-Йорке было никак не постепенным. Что-то еще явно сыграло роль в повороте вспять эпидемии преступности в этом городе.

Самый загадочный кандидат на роль этого "чего-то еще" называется теорией "разбитых окон". "Разбитые окна" — это детище ума криминалистов Джеймса К. Уилсона и Джорджа Келлинга, которые утверждали, что преступность — это неизбежный результат отсутствия порядка. Если окно разбито и не застеклено, то люди, проходящие мимо, решают, что всем все равно и никто ни за что не отвечает. Вскоре будут разбиты и другие окна, и чувство безнаказанности распространится от здания с такими окнами на всю улицу, посылая сигнал всей округе. В городе с относительно небольшими проблемами, такими как граффити, мелкое вымогательство, как пишут эти криминалисты, — это такой же сигнал, как разбитые окна, призывающий к более серьезным преступлениям.[43]

"Уличные вымогатели и грабители, случайные или профессиональные, считают, что у них меньше шансов быть пойманными или даже опознанными, если они будут действовать на улицах, где потенциальные жертвы уже запуганы царящими здесь условиями. Если местные жители не могут пресечь действия какого-нибудь вымогателя в отношении прохожего, вор может решить, что они вряд ли вызовут полицию для опознания грабителя или вмешаться, когда ограбление уже происходит".

Это эпидемиологическая теория преступности. Она гласит, что преступность заразна (так же как тенденции моды), что она может начаться с разбитого окна и распространиться по всей округе. Однако переломный момент для этой эпидемии — это не кто-то из людей определенного типа (Объединитель, как Луиза Вайсберг, или знаток, как Марк Алперт). Это нечто материальное, такое как граффити. Побуждение к какому-либо типу поведения не исходит от какого-то определенного человека, но от неких обстоятельств среды.

В середине 1980-х годов Келлинга наняло в качестве консультанта нью-йоркское транспортное управление, и он призвал их применить на практике теорию "разбитых окон". Они поручили новому директору подземки Дейвиду Ганну осуществить многомиллиардный проект перестройки этой транспортной системы. Многие защитники тогдашней подземки убеждали Ганна не беспокоиться по поводу граффити, а обратить внимание на более серьезные вопросы, такие как преступность и техническая ненадежность метро, что выглядело достаточно разумным советом. Озабоченность по поводу граффити, в то время как сама система метрополитена находилась па грани краха, выглядела такой же бесполезной, как чистка бортов «Титаника», когда корабль шел прямо на айсберг. Однако Ганн настаивал:

"Граффити — это символ краха системы. Если начинать процесс перестройки организации и ее морального состояния, то первой должна стать победа над граффити. Не выиграв этой битвы, все реформы управления и материально-технические изменения просто не состоятся. Мы готовы внедрить новые поезда стоимостью до 10 млн. долл. каждый, но если мы не защитим их каким-то образом от вандализма, то известно, что из этого выйдет. Они продержатся один день, а потом их изуродуют".

Д. Ганн создал новую управленческую систему, а также точный набор целей и сроков, направленных на очистку транспортной системы, — маршрут за маршрутом, состав за составом. Он начал с поезда № 7, который соединяет Куинз с центром Манхэттена, и принялся экспериментировать с новыми технологиями счищения краски. В вагонах из нержавеющей стали использовались растворители. Если вагоны были покрашены, то поверх граффити наносили свежий слой краски. Д. Ганн взял себе за правило не отступать — если вагон был восстановлен, нельзя допустить, чтобы его снова обезобразили.

"Для нас это было сродни религии", — рассказывает Ганн.

В конце первого маршрута в Бронксе, где поезда останавливаются прежде, чем вернуться в Манхэттен, Ганн установил моечный пункт. Если вагон приходил с граффити на стенах, надписи и рисунки должны были смыть во время разворота, в противном случае вагон вообще выводили из эксплуатации. Грязные вагоны, с которых еще не смыли граффити, ни в коем случае не должны были смешиваться с чистыми вагонами. Идея состояла в том, чтобы донести до вандалов совершенно четкое послание.

"У нас было депо в Гарлеме, на Сто тридцать пятой улице, где вагоны стояли ночью, — говорит Ганн. — В первую же ночь явились подростки и заляпали стены вагонов белой краской, на следующую ночь, когда краска высохла, они пришли и обвели контуры, на следующую ночь они все это раскрашивали, т. е. они трудились три ночи. Мы знали, что парни будут заниматься одним из грязных поездов, и только ждали, когда они закончат свою «работу». Потом мы брали валики и все закрашивали. Парни расстраивались до слез, но мы закрашивали все снизу доверху. Это было наше послание для них. Хотите потратить три ночи на то, чтобы обезобразить поезд, давайте. Но этого никто никогда не увидит".

Д. Ганн вел борьбу с граффити с 1984 по 1990 год. В этот момент транспортное управление наняло Уильяма Браттона на должность начальника транспортной полиции, и начался второй этап восстановления метрополитена. У. Браттон, так же как и Д. Ганн, был последователем теории "разбитых окон". Он представляет Келлинга фактически как своего интеллектуального наставника, поэтому его первые шаги полицейского начальника были такими же донкихотскими, как и у Ганна. При наличии самого высокого уровня тяжких преступлений в метро Браттон решил покончить с проблемой безбилетного проезда. Почему? Потому что он верил, что, так же как и проблема граффити, огромное число «зайцев» могло быть сигналом, показателем отсутствия порядка, что поощряло совершение более тяжких преступлений. По некоторым подсчетам, 170 тысяч людей пробирались в метро, не бросая жетон. Подростки просто перепрыгивали через турникеты или наклонялись вперед и прорывались силой. И если два или три человека начинали обманывать систему, другие люди (которые в других обстоятельствах не стали бы нарушать закон) присоединялись к ним, рассуждая, что если кто-то не платит, они тоже не будут, и проблема росла как снежный ком. Ситуация усложнялась тем, что с безбилетниками было трудно бороться. Поскольку проезд стоил всего 1,25 доллара, дорожная полиция не считала достойным себя заниматься такими мелкими делами, особенно с учетом более серьезных преступлений, совершаемых на платформах и в поездах.