Результаты Хоторнского эксперимента вызвали широкий общественный резонанс – во многом благодаря публицистическому дару Элтона Мэйо. Не потрудившись достаточно подробно изложить содержание опытов в своих трудах (их более детальное и корректное описание, на удивление, содержится в работах других исследователей), он всячески пропагандировал полученные результаты и их социально-психологическое толкование. По язвительному замечанию известно психолога Ли Росса, «так родилась легенда, а факты для легенды не очень-то и важны».
Впоследствии на протяжении десятилетий не раз высказывались сомнения насчет того, можно ли доверять полученным в Хоторне результатам и их интерпретации. Многих настораживало, что широкой огласке был предан лишь один частный эпизод, тогда как все прочие многолетние усилия ни к каким значимым результатам, похоже, не привели. А Стэнли Милгрэм, ознакомившись с обширной документацией по данному проекту, и вовсе пришел к обескураживающему выводу: работницы на самом деле воспринимали психологов не как благодетелей, а как шпионов компании и провокаторов, и натужно повышали производительность из страха перед возможным увольнением.
Не в пользу Мэйо прозвучали и данные о других подобных опытах, в которых Хоторнский эффект (в первом упомянутом значении) воспроизвести не удалось. Поэтому поныне наряду с реверансами в адрес Мэйо бытует мнение, что открытый им эффект – не объективно существующее явление, а случайный экспериментальный артефакт.
Однако, даже будучи уязвим для критики, Хоторнский эксперимент о многом заставляет задуматься. Открытие Мэйо, сколь бы спорным оно ни было, привлекло внимание к собственно психологическим побудителям поведения, чья связь с внешними материальными условиями оказывается далеко не однозначной. Если с позиций классической экономической теории всякое улучшение условий должно повышать эффективность деятельности, то психологические механизмы эффективности оказываются гораздо сложнее. Улучшений в разного рода деятельности можно добиться простым изменением отношения к действующим людям. Этот феномен впоследствии был не раз продемонстрирован, в частности в педагогической сфере Р. Розенталем и Л. Якобсон (см. «Школьный психолог», 1999, № 18). Причем улучшения результатов можно добиться и не в самых комфортных материальных условиях. Это кажется особенно важным в нашей современной школе, где значительные силы и средства уходят на оборудование и оснащение помещений, а психологическая атмосфера подчас оставляет желать лучшего.
Что же касается Хоторнского эффекта во втором значении этого термина, то к нему хотелось бы привлечь особое внимание современных исследователей и экспериментаторов. Сотни и тысячи «научных» работ сегодня рапортуют о том, как некие действия (развивающие занятия, тренинги и пр.) приводят к улучшениям в душевном самочувствии и познавательной активности учащихся. (В большинстве случаев, правда, улучшения далеко не очевидны для невооруженного взгляда, а представляются значимыми лишь вследствие изощренной статистической обработки результатов; а что толку от такой обработки при выборке человек в сто, где каждый человек составляет 1 процент, – вдруг у этого человека в день обследования зубы болят или родители поссорились?) Порой трудно отделаться от впечатления, что все эти якобы значимые результаты как раз и есть следствие Хоторнского эффекта – дети начинают прикладывать больше усилий, с одной стороны, почувствовав внимание к себе экспериментаторов, с другой – зная, что их успехи внимательно оцениваются.
Фактически добрая половина современных психолого-педагогических исследований не выдерживает никакой критики, если иметь в виду возможное влияние Хоторнского эффекта. Не потому ли многие исследователи ведут себя так, словно и понятия о нем не имеют?
Но мы-то с вами теперь имеем!
Нам нужен кто-нибудь, по образцу которого складывался бы наш нрав.
Сенека
Большая часть поступков людей совершается не по рассуждению, даже не по чувству, а по бессознательному подражанию.
Л. Н. Толстой
ИДЕНТИФИКАЦИЯ — один из самых многозначных терминов в современной психологии, из-за чего его употребление нередко приводит к взаимному недопониманию представителей различных отраслей и школ психологической науки и практики. Происходит от латинского identificare – отождествлять, уподоблять. В обыденном сознании часто рассматривается в том значение, в котором оно принято в криминалистике – как опознание человека, установления его личности по его внешнему облику (с использованием портрета, в том числе словесного), почерку и прочим индивидуальным характеристикам. Более привычным синонимом «опознание», наверное, можно было бы и ограничиться, но против этого возразят специалисты по психологии познавательных процессов, рассматривающие идентификацию и опознание как два различных перцептивных процесса. В их понимании идентификация выступает промежуточным звеном между актом различения и опознанием. Она состоит в сличении двух объектов или в сличении воспринимаемого объекта с эталоном, зафиксированным в памяти, и в установлении их тождества или различия. В этом смысле идентификация всегда предполагает разделение всей совокупности стимулов на класс сигналов, тождественных эталону по всем признакам (положительная идентификация), и на класс сигналов, не тождественных эталону хотя бы по одному признаку (отрицательная идентификация). В ранних исследованиях Т. П. Зинченко (1981) было продемонстрировано, что отрицательная идентификация осуществляется с большей скоростью по сравнению с положительной – это объясняется тем, что для положительной идентификации необходимо установление тождества сигналов по всем опознавательным признакам, в то время как для отрицательной идентификации достаточно установление различия между ними хотя бы одному признаку.
В совсем ином значении термин трактуется в психологии искусства. Здесь под идентификацией понимается отождествление себя с персонажем художественного произведения (литературного текста, драматической постановки, живописного плотна), благодаря чему происходит проникновение в смысловое содержание произведения, его эстетическое переживание. В этом значении термин близок к понятию «эмпатия» – в том первоначальном смысле («вчувствование»), который задолго до возникновения гуманистической психологии придавал ему специалист по психологии искусства немецкий психолог Т. Липпс.
Явление идентификации в данном значении могло бы быть вполне адекватно обозначено более привычным русским словом «уподобление», однако, как и в большинстве подобных случаев, сетовать на засорение родного языка избыточными иноязычными терминами уже поздно – в лексикон отечественных психологов «калька» внедрилась прочно. Как правило об идентификации упоминают, когда ведут речь именно об уподоблении человека кому-то другому, причем чаще даже не виртуальному персонажу, а вполне реальной персоне или даже группе (в социальной психологии прижилось понятие «групповая идентификация» – отождествление человеком себя с какой-либо социальной общностью, осознание себя ее членом, принятие ее целей и ценностей).
Прослеживая историю такого представления об идентификации. Следует отдать дань З. Фрейду, которому и принадлежит приоритет в использовании данного понятия применительно не к познавательным процессам, а к личности. В классическом психоанализе под идентификацией понимается самое раннее проявление эмоциональной связи с другим лицом. Ребенок привязывается к матери, отцу или замещающим их лицам. Он хочет быть похожим на своих родителей, хочет стать таким же, как они. Благодаря процессу идентификации с любым лицом происходит формирование собственного Я по подобию другого, взятого за образец подражания.
К проблеме идентификации Фрейд обратился в начале становления психоанализа. В работе «Толкование сновидений» он привел описание сна одной из своих пациенток, в котором имело место отождествление с другим лицом, в результате чего сновидение изобразило специфическим образом неосуществленное желание.
Дальнейшее развитие представление об идентификации получило в работе Фрейда «Психология масс и анализ человеческого Я», в которой он указал, что «идентификация изначально амбивалентна, она может стать выражением нежности так же легко, как и желанием устранения». Так, идентификация мальчика со своим отцом, по Фрейду, сопровождается не только стремлением стать таким же сильным, как отец, – она включает в себя определенную долю враждебности по отношению к отцу, как только мальчик начинает испытывать нежные чувства к матери. У ребенка появляется желание заменить своего отца в отношениях с матерью.
