после дождя на улице посвежело, а вот дома без кондиционера душно. Мы скользим друг по другу, что можно интерпретировать как нечто возбуждающее или же просто неприличное. Я предпочитаю «возбуждающее», потому что именно так выглядит страсть. Он задерживается внутри меня лишь несколько мгновений, и мы оба резво кончаем. Он тут же снимает презерватив, бросает на пол. Мы продолжаем, новые презервативы появляются словно из воздуха. В нем есть одновременно что-то агрессивно-мужское и притягательно-нежное, его касания мягкие и в то же время настойчивые.
Этому сексу нет ни начала, ни конца — только нескончаемое развитие событий. № 4 на шесть лет моложе меня, и его мужская энергия отлично утоляет мое ненасытное любопытство и возбуждение оттого, что я желанна. На этот раз я удовлетворена больше, чем в остальные три. Когда глубоко вздыхаю и серьезно заявляю, до чего же сильно люблю секс, № 4 заливается восторженным смехом. Кажется, он точно знает, где ко мне нужно прикоснуться, а я никак не могу насытиться его безупречным крепким телом. Меня словно вскрывают снова и снова; это не взрывное чувство, а ощущение полного присутствия в своем теле и в его теле. Приятно быть желанной и желать самой, быть высоко оцененной и знать, что утоляю чью-то жажду, осознавать, что мое тело способно и давать, и получать, и отвечать на его рвение своим собственным.
Наконец, выплеснув всю сексуальную энергию, мы лежим, оплетая друг друга. Как бы меня ни впечатляли бурные ласки, удивляюсь, насколько подпитывает отдых, затишье после бури. Пока наши сердца возвращаются к привычному ритму, мы, изнуренные, но насытившиеся, чувствуем себя окутанными близостью, которую только что разделили. Я могла бы лежать так часами. Почему же с мужем я избегала телесного контакта, вместо того чтобы им наслаждаться? После секса с Майклом я облегченно перекатывалась на свою сторону кровати и сворачивалась там клубочком, радуясь, что можно вычеркнуть эту обязанность из списка важных дел и вернуться в свой угол, где меня никто не будет трогать. Когда я все-таки находила силы для секса, обычно испытывала оргазм и получала удовольствие, но могла бы полностью отказаться от него: я открещивалась от затапливавших меня теплых чувств, уверяя себя, что я «тактильный интроверт». А теперь любые прикосновения, не только сексуальные, наполняют меня желанием — мощным, первобытным. Это доказывает, как неверно я оценивала себя и свои физические потребности. Если я жажду, чтобы меня ласкали, обнимали и держали, если мои сексуальные желания и любопытство пробудились с такой силой, почему всего этого не было на протяжении двадцати семи лет?
Еще несколько минут напитываюсь теплом, а потом, как бы ни хотелось остаться, говорю, что мне пора домой. Хадсон уже наверняка интересуется, где я. В ответ № 4 просит меня не двигаться — он что-нибудь принесет, чтобы я привела себя в порядок.
Через минуту он возвращается с теплой махровой салфеткой и, когда я тянусь за ней, просит позволить сделать это самому. Он нежно вытирает меня между ног, осторожно проводит по линии бикини и между губами. Меня поражают его нежность и ощущение близости. Я всегда считала, что сам половой акт — это самое интимное, что может произойти между двумя людьми, но сейчас убеждаюсь: секс может быть интенсивным, но не глубоким, и такие моменты, как этот, выводят близость на совершенно новый уровень.
Нетвердой походкой спускаюсь по лестнице, придерживаясь за перила, чтобы не упасть. На кухне он протягивает мне большой стакан воды, и я выпиваю его на одном дыхании. Он смеется, глядя на меня, и говорит, что тоже выбился из сил. Может, мне полагается приз за то, что я измотала такого крепкого мужчину? Он провожает меня до машины, и я практически опираюсь на него. Босой, полуголый, он наблюдает с дорожки, как я разворачиваюсь. Не успеваю отъехать, как он окликает меня: «Подожди!» Бежит к машине, наклоняется к открытому окну, чтобы по-мальчишески улыбнуться и еще раз поцеловать меня на прощание, прежде чем я снова окажусь на дороге.
* * *
Я готовлю себя к разговору с мамой, но она не звонит. На следующий день мне становится не по себе от ее молчания. Представляю, что она успела вообразить: скоро мне предстоит выслушать одну из ее знаменитых речей, которую мы с Дженнифер называем «я тут подумала». Наконец через два дня раздается звонок. Я бы и рада не отвечать, но лучше разделаться сразу.
— Привет, мама.
— Послушай, Лора, я тут подумала… — начинает она. — Все в порядке, тебе не нужно объясняться. Я просто беспокоюсь о твоих свиданиях. Вдруг при разводе это обернется против тебя?
— Это было бы довольно иронично.
— Не знаю, я не юрист, просто считаю, что тебе стоит с кем-нибудь посоветоваться, — говорит она.
— Хорошо, — отвечаю. Какое счастье, что ее волнует только это. Узнав от друга-адвоката, что я могу хоть каждый день спать с новым мужчиной, не опасаясь судебного разбирательства, принимаю это за то самое одобрение, которое искала.
Глава 12. Значит, дела плохи
Когда сообщаю друзьям, что мы с Майклом разошлись, они требуют объяснений. В произошедшее все верят с трудом. Только один друг огорошивает меня заявлением: он вообще-то удивлен, что мы продержались так долго. Как мне казалось, мы ссорились в пределах допустимого. Мы любили, души друг в друге не чаяли, только что переехали в «навечно наш» дом, путешествовали и с удовольствием проводили время с детьми. Мы часто подшучивали над чудачествами друг друга (над тем, как по-звериному он каждое утро над раковиной разрывал грейпфрут, над тем, как я, словно лошадь, жевала яблоки). Я гордилась его профессиональными успехами — и тем, что была рядом, пока он строил карьеру. Меня восхищала его способность быть игривым, оптимистичным, а иногда невыносимо смешным. На протяжении десятилетий он служил мне идеальным противовесом: шел навстречу переменам и неизвестности, когда я сопротивлялась им, видел стакан наполовину полным, когда мне казалось, что он наполовину пуст. В обмен я мирилась с его непредсказуемой работой, давала ему свободу приходить и уходить в любое время, неколебимо верила в него и поддерживала во всех начинаниях. Единственный ребенок разведенных богемных родителей, он устал от скитаний по бесчисленным нью-йоркским квартирам. Так что я дала ему главное — дом, который выглядел, пах и ощущался как теплое общее пространство, в котором жила любящая семья.
Мои самые близкие друзья в шоке. Некоторые, менее близкие, комментируют: «Никогда не знаешь, что творится за закрытыми дверьми». Эти слова словно пощечина. Можно подумать, все это время мы притворялись, были совсем другой
