Став мазохистом, человек стремится подчиниться кому-нибудь: другому человеку, институту, Богу, чтобы таким образом спастись от одиночества. Садист, напротив, стремится возвыситься и командовать, навязывая свою власть и волю. Крайним выражением такой патологии является нарциссизм, при котором фактическое единение людей подменяется субъективным миром нарциссической личности. Тревога и беспомощность, страх и угнетенность могут вызвать неожиданные вспышки аффективной реакции, «охваченность» деструктивизмом, то есть желанием уничтожить враждебный мир. Конформист преисполнен желания потеряться в толпе, раствориться в ее анонимности, чтобы таким образом избежать «дискомфортных» состояний одиночества и нависшей угрозы.
По мнению Фромма, наиболее частые формы мазохистских тенденций — это чувства собственной неполноценности, беспомощности, ничтожности. Эти чувства — не просто сознание своих действительных недостатков и слабостей. Такие люди постоянно проявляют отчетливо выраженную зависимость от внешних сил: от других людей, от каких-либо организаций, от природы. Они стремятся, как разъясняет Фромм, не утверждать себя: не делать то, чего им хочется самим, а подчиняться действительным или воображаемым приказам этих внешних сил. Часто люди попросту не способны испытывать чувство «я хочу», чувство собственного «я», жизнь в целом они ощущают как нечто подавляюще сильное, непреодолимое и неуправляемое.
Мазохистские тенденции, как показывает Фромм во многих своих работах, часто ощущаются как чисто патологические и бессмысленные. Но чаще всего они рационализируются, и тогда мазохистская зависимость выступает под маской любви или верности, комплекс неполноценности выдается за осознание подлинных недостатков, а страдания оправдываются их неумолимой неизбежностью в обстоятельствах, которые невозможно изменить.
Кроме мазохистских тенденций наблюдаются, с точки зрения Фромма, и прямо противоположные наклонности — садистские. Они проявляются сильнее или слабее, являются более или менее осознанными, но чтобы их вовсе не было — такого не бывает. Фромм выделяет три типа садистских тенденций, более или менее тесно связанных друг с другом.
Первый тип — это стремление поставить других людей в зависимость от себя и приобрести полную и неограниченную власть над ними. Второй — эксплуатировать их, использовать и обкрадывать. Третий тип садистских тенденций состоит в стремлении причинить другим людям страдания или видеть, как они страдают. Страдание может быть и физическим, но чаще — это душевное состояние. Целью такого стремления, по словам Фромма, может быть как активное причинение страдания — унизить, запугать другого, так и пассивное созерцание чьей-то униженности и запуганности.
Но возможна ли любовь в своем идеальном выражении? Возвышающее утверждение личности, заключенное в любви, направлено на возлюбленного как на воплощение всех лучших человеческих качеств. Любовь к одному определенному человеку опирается на любовь к человеку вообще. А любовь к человеку вообще вовсе не является, как часто думают, некоторым обобщением, возникающим «после» любви к определенной личности, или экстраполяцией опыта, пережитого с определенным «объектом». Напротив, по мнению Фромма, это предпосылка такого переживания, хотя такая предпосылка и возникает лишь из общения с конкретными индивидами.
Как полагает Фромм, очень часто — и не только в обыденном смысле — садомазохизм смешивается с любовью. Особенно часто за проявления любви принимается мазохизм. Полное самоотречение ради другого человека, отказ в его пользу от собственных прав и запросов — все это преподносится как образец «великой любви». Считается, подчеркивает философ в ряде своих работ, что для любви нет лучшего доказательства, чем жертва и готовность отказаться от себя ради любимого человека.
На самом деле, как вытекает из фроммовского анализа, любовь в этих случаях является мазохистской привязанностью и коренится в потребности симбиоза. Если понимать под любовью страстное и активное утверждение главной сущности другого человека, союз с этим человеком на основе независимости и полноценности обеих личностей, тогда мазохизм и любовь противоположны друг другу. Любовь основана на равенстве и свободе.
Какие же выводы можно сделать из фроммовского анализа такого специфического переживания, как любовь? Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что нельзя понять этот феномен без развернутой философско-антропологической теории. Лишь на базе философии человека как целостной системы взглядов можно приступить к диагностике данного универсального чувства. У животных, подчеркивает Фромм, тоже обнаруживается любовь. Но привязанности животных относятся главным образом к области инстинктов.
У человека задействованы не только инстинкты. Когда он рождается, он изгоняется из среды, столь же определенной, сколь определенны инстинкты, и попадает в среду неопределенную, ненадежную, открытую. Человек любой эпохи, подчеркивает Фромм, и любой культуры сталкивается с одним и тем же вопросом: как преодолеть одиночество, как достичь единения, как выйти за пределы своей отдельной жизни и обрести воссоединение. Но при этом человек всегда остается суверенным, уникальным существом. Убеждение в единственности индивида выражено, например, в изречении из Талмуда, в котором спасший одну жизнь, считается спасшим целый мир, а погубивший чью-то жизнь, погубившим целый мир.
При анализе феномена любви Фромм весьма убедительно критикует концепцию примитивного равенства. Он обращается к философской традиции. Ведь философы европейского Просвещения понимали равенство как условие развития индивидуальности. Это означало (яснее других это сформулировал Конт), что ни один человек не может служить средством для достижения целей другого. Однако, как справедливо подчеркивает Фромм, в современном обществе понятие «равенство» претерпело изменения. Теперь оно означает скорее «единообразие», нежели «единство». Это единообразие людей, которые выполняют одинаковую работу, одинаково развлекаются, читают одни и те же газеты, одинаково чувствуют и думают одинаково. Положение, выдвинутое философией Просвещения, — «душа не имеет пола» — получило применение повсюду.
К фроммовскому анализу «равенства» в его современной аранжировке, несомненно, можно было бы присовокупить идею уравнительности, выношенную в лоне казарменного коммунизма. Она сопряжена с проповедью идеала равенства без индивидуальности. На этой основе невозможно межличностное единство. Любовь обретает черты рыночной ориентации.
Процесс социализации, по мнению Фромма, начинается уже с того мгновения, когда индивид определяет себя и свое отношение к другим людям через различные формы человеческих отношений. Развитие конкретного способа общения людей приводит к формированию социального характера, то есть стабильной и четко выраженной системы ориентации. Соответственно пяти способам социализации (мазохизм, садизм, деструктивизм, конформизм и любовь) возникает пять форм адаптации к обществу: рецептивный, эксплуатирующий, накопительский, рыночный, продуктивный.
В каждом конкретном обществе может оказаться несколько типов ориентации. Однако условия жизни, ценности и вся социальная структура в целом влияют на формы адаптации по-разному. Иное общество активно выявляет и культивирует конформизм, иное — эксплуатирующий тип поведения. В XX в., по мнению Фромма, социальный характер существенно преобразился. Прежде всего рациональный или иррациональный авторитет, который столь явно обнаруживался в прошлом столетии, был заменен анонимным авторитетом, обезличенным выражением которого стали общественное мнение, каналы пропаганды и т. д. В качестве механизма этой власти выступает конформизм, имманентное свойство индивида, который сам тяготеет к подчинению.
Таким образом, анализ любви в концепции Фромма сопряжен с развернутой социологической теорией. Он далек от исследователей, которые видят в этой теме повод для диагностики чувств, но не ощущают при этом, что сам этот феномен раскрывает социальный характер, демонстрирует связь различных форм человеческой активности.
Наконец, подчеркнем еще один аспект темы. Любовь, в изложении Фромма, выступает как созидательное, творческое начало. В ней ощущается разнообразное человеческое содержание. В такой трактовке феномена Фромм, разумеется, не одинок. Вот что пишет, например, А. Ф. Лосев: «Самая животная, самая физическая, самая откровенно половая любовь вовсе не есть любовь только одного индивидуума к другому, только влечение одного организма к другому. Уже самое обыкновенное животное половое влечение есть влечение к каким-то новым порождениям; это влечение к таинственной дали бесконечных воспроизведений жизни; это страсть к созиданию, к творчеству, к воплощению в себе иного рода, к размножению и самоповторению еще в ином и в ином, еще по-разному и по-новому, еще богаче, шире, глубже, сильнее, чем то, что есть в настоящее время. Любовь только и живет этим общим, только и стремится к бесконечной перспективе утверждения себя во всем или по крайней мере в некотором. В любви человек хочет стать как бы Богом, порождая из себя целый мир и изводя из себя целый мир и зная его и изнутри, зная его еще до его созидания…»[4]
