Игра может быть использована как средство обмана и получения выгоды. Игра может быть профессиональной сферой деятельности, пример: спортивные игры. Использование игры как способа «убить время», приема «времяпрепровождения» – одна из многих возможностей, хотя и не единственная.
Вопреки Берну, следует считать времяпрепровождение способом использования игры, но к игре времяпрепровождение отнюдь не сводится. Игра, в смысле Берна, – шулерство, обман, но не взаимодействие по правилам. Можно, разумеется, интерпретировать содержание понятия игры как обмана или ложной имитации, но слишком далеко такое понимание от привычного и общепринятого.
Времяпрепровождение – это не способ взаимодействия людей («трансакция»), а способ существования человека, стремящегося преодолеть скуку и однообразие текущей повседневной жизни, которую надо заполнять хоть чем-нибудь. В ежедневном поединке со временем и его кажущейся бесконечностью человек все равно в проигрыше: каждый раз он должен придумывать для себя новое развлечение.
«Жизнь-ритуал» организует время за человека: о его настоящем, и будущем подумали те, кто жил в прошлом. «Жизнь-целедостижение» не дает человеку задуматься о смысле существования в постоянной гонке за ускользающим конечным успехом. «Жизнь-творчество» и «жизнь-уход» не связаны с «внешней жизнью» вообще или связаны эпизодически.
Человек, проводящий время, живет во внешней жизни. Он заполняет внешними впечатлениями свой внутренний мир, ибо лишен воображения и стремления воплотить его плоды в слово или в предмет.
Итак, постараемся реконструировать структуры «жизни-времяпрепровождения»: человек предоставлен сам себе, его не гнетут заботы, долг и ответственность, необходимость в поте лица добывать хлеб насущный. Позади, в прошлом вереница однообразных дней и лет, настоящее столь же похоже на прошлое, как и на будущее. Время ощущается как бесконечное настоящее, не заполненное ни действием, ни мыслью, ни случайными событиями. Основное переживание – скука. Человек существует во внешней жизни, которую надо организовать, структурировать время, чтобы заполнить событиями память и пережить, «потратить» настоящее, забыть о наступающем будущем: «День прошел – и слава богу!»
Структурировать время можно двумя путями: пуститься в активный поиск наслаждений, развлечений, приключений и т. д., или же отдать свою судьбу в руки «организаторов времени», которые, согласно Берну, особо ценятся в современном мире. «Организаторы времени» обеспечат человека множеством вариантов времяпрепровождения, чтобы он забыл о несуществующем смысле жизни и заполнил настоящее событиями, а прошлое – воспоминаниями. Фотографии, видеофильмы остаются и возбуждают приятные ощущения и эмоции.
Отсутствие желаний компенсируется новизной и остротой ощущений. Как писал Блез Паскаль: «Людям не наскучивает каждый день есть и спать, потому что желание есть и спать каждый день возобновляется, а не будь этого, без сомнения, наскучило бы»[45].
Апатико-абулический синдром, присущий многим людям, связанный с отсутствием желаний и воли к действию, происходит от образа жизни: когда нет реальных проблем, творческих устремлений и повседневных забот, жизнь кажется бесконечным однообразным потоком.
Скука сама по себе может быть приятна и даже возведена в культ. Английское слово «сплин» было весьма модным в начале 20-х гг. XIX в. в кругу молодых, но уже «разочарованных жизнью» русских дворян, принадлежавших к высшему обществу. Им подражали дворянские отпрыски в провинции, титулярные советники, начитавшиеся Баратынского и Бестужева-Марлинского, уездные дамы и прочие. «Скучно жить на этом свете, господа!» – так завершил одну их своих повестей Гоголь.
Может быть, люди, пережившие в XX в. ужасы мировых войн и революций, прошедшие сталинские «чистки» и концлагеря, видевшие ограбление и одичание миллионов, с радостью выбрали бы этот вариант жизни. Лермонтов, дитя начала XIX в., восклицал: «Как жизнь скучна, когда боренья нет!» Ах, юноша, юноша! Можно выбрать дуэль, в ту эпоху, когда не ведут скопом на расстрел.
«Смерть мы видели каждый день и воспринимали ее очень буднично. Многие из нас были доведены до такого состояния, что убивали как автоматы, не разбирая даже, кто это – женщины, старики или дети. Нас послали туда – убивать…
А ведь мы были мальчики, восемнадцатилетние, причем большинство – люди с несложившейся психикой. Теперь многие в нормальной жизни существовать уже не могут. Уже не могут не убивать. О том, что есть такая опасность, такие происходят сломы в психике, нас предупреждало командование (речь идет о посттравматическом стрессовом расстройстве. – В. Д.) Это очень сладкое ощущение, когда ты штык-нож вонзаешь в живое тело, это удивительное ощущение, я его не могу передать. Около 30 процентов тех, кто был со мной там, сейчас уже в тюрьмах. А сколько стали профессиональными убийцами, но еще не сидят, я не знаю…
Когда я вернулся, то первое время носил в кармане кастет и финку. Мне все время казалось, что кто-то может напасть сзади. Если кто-то рядом делал резкое движение, я автоматически бил. Я до сих пор, идя по улице, прикидываю, как и с какой позиции расстрелял бы людей, которые идут впереди… какая-то доля жестокости во мне сохранилась. Нас учили не испытывать жалости, все было направлено на это, иначе бы мы не выжили… Если ты передашь кому-нибудь эту информацию, я откажусь от своих слов»[46].
Это слова из интервью, которое дал социологу С. Мирзоеву молодой парень – студент МГУ, служивший в морской пехоте.
Прошлое представляется одной сплошной рекой, оно переходит в настоящее и определяет будущее.
Столкновение человека с миром всегда несет в себе опасность. Новорожденный, покинув лоно матери, попадает на лютый холод (разница температур – 15!), испытывает удушье, чувство голода и боли. Но тепло материнского тела, молоко ее груди, струя воздуха в легких – и мир принимает младенца, а он принимает этот мир. Ранка на месте отрезанной пуповины заживает, и боль проходит. Не всегда роды проходят благополучно, без последствий для здоровья ребенка. Но мы не помним своего рождения. Зигмунд Фрейд и Станислав Грофф каждый по своему стремились убедить читателя в том, что память о родах навсегда фиксируется в нашем подсознании и определяет отношение к миру. Прямых экспериментальных доказательств этих теорий до сих пор нет.
Эрик Эриксон утверждал, что в первые месяцы после рождения у ребенка формируется глобальное отношение к миру: он решает для себя, заслуживает ли этот мир доверия или не надо верить ему. Главную роль при формировании доверия к миру играет мать, кормящая ребенка грудью.
Под базовым доверием к миру Эриксон подразумевал собственную открытость ребенка и ощущение постоянной расположенности к себе других людей. Если у ребенка формируется «базисное недоверие», то, став взрослым, он будет стремиться уходить в себя, отчуждаться от других людей, отказываться от еды, удобств, забывать дружеские привязанности в тяжелые периоды жизни.
Потеря материнской любви и ласки, внезапное лишение кормления грудью и материнского присутствия могут привести к детской депрессии и хронической, длящейся всю жизнь печали.
Смутная тоска по утерянному раю будет преследовать человека всю жизнь. Но при каких условиях формируется раннее представление о мире как о враждебном и злом, как о постоянном источнике боли и страдания? Мир может быть чужим и холодным, неподатливым и неуютным, если мать не кормит и никто другой не проявляет заботы. И вместе с тем равнодушный мир – не всегда источник зла. Зло активно. И многие факты свидетельствуют о том, что причина восприятия мира как источника зла – в жестокости и насилии, которому в раннем детстве подвергается человек. «Ребенок, ставший жертвой насилия своих родителей, тем самым выбрасывается за борт нормального человеческого общения, не может впоследствии должным образом приспособиться к жизни, создать семью, начинает жестоко относиться к своим детям, вообще сравнительно легко решается на применение насилия к другим людям, он обычно не сострадает и не сочувствует им. Наши исследования показали, что подавляющее большинство преступников – это в прошлом отвергнутые семьей дети»[47].
Детей лишают еды, бросают без присмотра, бьют, унижают, жестоко издеваются, убивают.
В благополучной Германии психологи выявляют до 20 000 случаев жестокого обращения с детьми, 700–900 из них погибают. В не менее экономически и социально благополучной Англии ежегодно родители убивают до 700 детей, а 4000–5000 превращают в калек. Что же говорить о России?
Малыш 2–5 лет (а то и совсем крошка) воспринимает окружающий мир в образе огромного, озверевшего пьяного чудовища, которое оказывается его матерью или отцом, т. е. порой единственно близким ему человеком. В этом страшном мире можно или погибнуть, или вступить с ним в неравную и жестокую борьбу на уничтожение.
