болезней. Но польза не вполне объясняет нам стремление к чистоте, этому должно способствовать что-то еще.
Впрочем, на наш взгляд, ни одна другая черта не характеризует культуру лучше, чем ее почитание высших видов психической деятельности, забота о них и об интеллектуальных, научных достижениях, о предоставлении им ведущей роли в жизни людей. На первом месте среди них располагаются религиозные системы, на сложное строение которых я уже пытался пролить свет в другом месте, рядом с ними философские умозрения и наконец то, что можно назвать размышлениями людей об идеалах, их представления о желаемом совершенстве отдельной личности, народа, всего человечества и требования, выдвигаемые на базе подобных представлений. Поскольку эти творения не являются независимыми друг от друга, а напротив, тесно переплетены друг с другом, это затрудняет как их описание, так и психологическое понимание их становления. Если в самом общем смысле мы предположим, что движущей силой любой человеческой деятельности является стремление к двум близким целям – к пользе и к получению удовольствия, – то это нам придется оставить в силе и для приведенных здесь проявлений культуры, хотя такое предположение очевидно только в отношении научной и художественной деятельности. Тем не менее не приходится сомневаться, что и другие ее виды соответствуют каким-то иным сильным потребностям, быть может, таким, которые развились только у меньшинства. Нельзя также позволить себе сбиться на оценочные суждения отдельных религиозных и философских систем – безразлично, видят ли в них наивысшие достижения человеческого духа или же порицают как заблуждения, в любом случае необходимо признать, что их наличие, а тем более их доминирующее положение – признаки высокого уровня культуры.
В качестве последней, но равно важной характерной черты культуры мы должны признать способ, каким регулируются отношения людей друг с другом, то есть социальные отношения, затрагивающие человека в качестве соседа, помощника, сексуального объекта другого человека как члена семьи или государства. Именно в этом случае особенно трудно отрешиться от определенных требований идеала и понять, что же такое культура вообще. Возможно, следует начать с разъяснения, что начальные элементы культуры сложились вместе с первыми попытками регулировать эти социальные отношения. Не будь их, отношения эти были бы подчинены произволу одиночки, то есть физически более сильный индивид стал бы определять их соответственно духу своих интересов и побуждений. Ничего не изменилось, если бы в свою очередь этот «силач» столкнулся бы с индивидом еще более сильным. Совместная человеческая жизнь возможна лишь в том случае, если складывается большинство посильнее любого одиночки, а его члены стоят друг за друга против каждого индивида в отдельности. Теперь мощь этого сообщества противостоит в виде «права» власти индивида, осуждаемой в качестве «грубой силы». Эта замена власти одиночки властью сообщества представляет собой решающий шаг культуры. Его суть в том, что члены общности ограничиваются в возможностях удовлетворить себя, тогда как одиночке такие ограничения неведомы. Соответственно, следующее требование культуры – требование справедливости, то есть гарантии, что некогда установленный правопорядок не будет нарушен опять-таки во благо одиночки. Но этим не исчерпывается этическая оценка этого права. Дальнейшее продвижение культуры устремлено, похоже, к тому, чтобы право больше не было волеизъявлением небольшой общности (касты, сословия, клана), ведущей себя по отношению к другим и, возможно даже, к более многочисленным группам вновь подобно жестокосердному индивиду. Окончательным результатом должно стать право, в которое все – по крайней мере все способные жить коллективно – внесли свою долю ограничения влечений и которое никому – с той же оговоркой – не позволит никого сделать жертвой грубого насилия.
Индивидуальная свобода – отнюдь не благодеяние культуры. Наибольшей она была до всякой культуры, впрочем, тогда она и не особенно ценилась, поскольку индивид вряд ли мог ее отстоять. В результате развития культуры она претерпевает ограничения, которых, согласно требованиям справедливости, не избегает никто. То, что витает в обществе в виде жажды свободы, выражает, видимо, протест против несправедливости и тем самым благоприятствует ее дальнейшему развитию, мирно сосуществуя с ней. Но она же может рождаться из остатков первичной, не обузданной культурой личности, становясь, таким образом, основой враждебности к культуре вообще. Стало быть, жажда свободы направлена против определенных форм и запросов культуры или же против нее в целом. Непредставимо, чтобы путем какого-либо воздействия человека можно было довести до того, что его природа преобразуется в природу термита, – видимо, он всегда будет защищать свои притязания на индивидуальную свободу вопреки волеизъявлениям масс. Изрядная часть борьбы человечества сосредоточена вокруг одной задачи: найти целесообразный, то есть способствующий обретению счастья, баланс между этими индивидуальными запросами и требованиями ставших культурными масс. Одна из судьбоносных проблем человечества такова: достижим ли такой баланс с помощью определенной организации культуры или этот конфликт неустраним?
Поскольку мы позволили себе говорить об обычном представлении, какие стороны жизни людей следует называть культурными, то мы получили довольно четкое впечатление об общем виде культуры, не узнав поначалу ничего, что не было бы общеизвестно. И при этом старались избегать предрассудка, будто бы культура равнозначна совершенствованию или пути к совершенству, предначертанному человеку. Теперь же в голову приходит точка зрения, способная привести куда-то еще. Развитие культуры представляется нам своеобразным, протекающим внутри человечества процессом, в котором многое кажется знакомым. Этот процесс мы можем характеризовать с помощью изменений, производимых им с задатками известных человеческих влечений, удовлетворение которых и является психоэкономической задачей нашей жизни. Некоторые из них расходуются таким образом, что на их месте появляется нечто, что у отдельного индивида мы называем чертами характера. Самый удивительный пример такого процесса мы обнаружили в анальной эротике подростков. Изначальный интерес ребенка к функции экскреции, к ее органам и продуктам превращается в ходе взросления в группу свойств, известных нам как бережливость, чувство порядка и чистоплотность, которые, будучи ценными и желанными сами по себе, могут усилиться до явного доминирования, и тогда возникает то, что называется анальным характером. Мы не знаем, как это происходит, но в правильности такого понимания нет никаких сомнений [17]. Теперь мы выяснили, что порядок и чистоплотность являются существенными требованиями культуры; не вполне ясна их необходимость для жизни, как и их свойства быть источником удовольствия. В этом месте, должно быть, первый раз мы встречаемся со сходством культурного процесса с развитием либидо у индивида. Другие изменения продвигаются к перемещению условий их удовлетворения, к переходу на другие пути, что в большинстве случаев совпадает с хорошо известной сублимацией (целей влечения), а в ряде других может отличаться от нее. Сублимация влечений – это особенно приметная черта культуры. Она позволяет играть важную роль высшим видам психической деятельности –
