Малкольм Гладуэлл - Переломный момент: как незначительные изменения приводят к глобальным переменам

Это, как я понимаю, кажется безумно противоречащим интуитивным догадкам. Если я попрошу вас описать характер ваших лучших друзей, вы справитесь с этим быстро и не станете говорить: "Мой друг Говард невероятно щедр, но только тогда, когда я прошу его о чем-то, но не когда его семья просит его о том же", или "Моя подруга Элис удивительно честный человек, если дело касается личной жизни, но на работе она может быть чрезвычайно скользкой личностью". Вместо этого вы сообщите мне, что ваш друг Говард щедр, а подруга Элис честна. Каждый из нас, когда речь заходит о чертах характера, тут же начинает думать в терминах абсолюта: т. е. человек такой или не такой. Но Зимбардо, Хартшорн и Мэй утверждают, что ошибочно думать только в терминах неотъемлемых черт характера и забывать о роли ситуаций. Мы обманываем самих себя в том, что касается реальных факторов человеческого поведения.

Почему мы совершаем такую ошибку? Возможно, это результат того, как эволюция структурировала наш мозг. Например, антропологи, изучающие обезьян-игрунок,[49] находят, что этот вид приматов очень слабо воспринимает значение таких вещей, как скелет антилопы, висящий на дереве (верный знак того, что где-то поблизости бродит леопард), или след питона.[50] Известно, что игрунки бодро забираются и чащу, игнорируя свежий след питона, а затем ужасно пугаются, когда наталкиваются на саму змею. Это не означает, что игрунки глупы: они очень сообразительны, когда дело доходит до отношений с другими игрунками. Они могут услышать зов самца и узнать, принадлежит ли он самцу из их группы или из соседней. Если игрунки слышат плач испуганного детеныша, они тут же посмотрят не в его сторону, а в сторону его матери — так они тут же узнают, чей это детеныш. Иными словами, игрунки более чем хорошо обрабатывают социальную информацию, но проигрывают в обработке информации другого рода.

То же самое касается и человека.

Рассмотрим следующую головоломку. Предположим, я дам вам четыре карточки, с одной стороны которых написана буква «А» или «Б», а с обратной — цифра «3» или «6». Они выложены таким образом, что вы видите две карточки с буквами «А» и «Б» и две с цифрами «3» и «6». Правило таково, что карточка с гласной буквой всегда имеет четное число на обороте. Какую из карточек вы перевернете, чтобы проверить соблюдение этого правила? Ответ двойной: это карточка с буквой «А» и карточка с цифрой «3». Однако подавляющее большинство людей, которым предлагают этот тест, делают все не так. Они, как правило, указывают только на карточку с буквой «А» или же на две карточки — с буквой «А» и с цифрой «6». Это сложная задача. Но позвольте предложить вам еще одну. Предположим, четыре человека сидят в баре. Один пьет колу. Одному 16 лет. Один пьет пиво. Еще одному 25 лет. Исходя из закона о том, что лицам, не достигшим 21-летнего возраста, запрещено пить алкогольные напитки, чье удостоверение личности нам требуется проверить, чтобы убедиться, что закон соблюдается? На этот раз ответить просто. Мне кажется, что фактически все выберут верное решение: у того, кто пьет пиво, и у 16-летнего. Но психолог Леда Космидес (которая придумала данный пример) указывает, что эта головоломка аналогична вышеприведенной (с «А», "Б", «3» и "6"). Разница только в том, что в ней речь идет о людях, а не о цифрах. А наши человеческие представления друг о друге более сложны, чем об абстрактном мире.[51]

Ошибка, которую мы совершаем, думая о характере как о чем-то унифицированном и всеобъемлющем, очень напоминает белое пятно, с которым мы сталкиваемся, когда обрабатываем информацию. Психологи называют такую тенденцию ошибкой фундаментального объяснения. Это замысловатое выражение означает, что, когда речь заходит о толковании поведения других людей, мы постоянно совершаем ошибку, состоящую в переоценке фундаментальности черт характера и недооценке важности среды и обстоятельств. Мы всегда тянемся к «логическому» объяснению событий, в отличие от ситуативного объяснения. Например, в одном из экспериментов группу людей попросили посмотреть игру одинаково талантливых баскетболистов, первый из которых забрасывал мячи в корзину в условиях хорошо освещенного зала, а второй играл при плохом освещении (разумеется, много раз промахивался). Потом участников эксперимента попросили дать оценку игрокам. Игрок, которому достался хорошо освещенный зал, был назван отличным. В другом примере группу людей пригласили для участия в эксперименте и сказали, что будет устроена викторина. Их разделили на пары и дали тянуть жребий. Один человек вытягивал карточку, где говорилось, что он будет участником. Другой получал карточку, гласящую, что он будет ведущим. Потом ведущего просили составить список "трудных, но не безнадежных" вопросов из области его конкретного интереса или знаний, так что человек, увлекающийся, скажем, украинской народной музыкой, выдавал серию вопросов об украинской народной музыке. Вопросы задают участнику, и когда викторина заканчивается, обе стороны просят оценить общий уровень знаний друг друга. Участники утверждали, что ведущие обладают большими знаниями, чем они сами.[52]

Вы можете провести эти эксперименты посредством тысячи разных методик, и ответ будет почти всегда одним и тем же. Это происходит даже тогда, когда вы предоставляете людям четкое и непосредственное контекстуальное объяснение поведения, которое им требуется оценить: что спортивный зал в первом случае был лучше освещен, что участнику приходилось отвечать на самые предубежденные и каверзные вопросы. Однако в конечном итоге это особенно ничего не меняло. В нас есть нечто, заставляющее инстинктивно объяснять окружающий мир в самых общих человеческих понятиях: он лучше играет в баскетбол, этот человек умнее меня.

Мы поступаем так, потому что так же, как игрунки, мы в большей степени доверяем личностным объяснениям, чем контекстуальным. Ошибка фундаментального объяснения к тому же делает мир проще и понятнее. Например, в последние годы возрос интерес к идее, что одним из самых главных факторов, объясняющих характер личности, является очередность рождения: старшие дети подавляющие и консервативные, младшие — более изобретательные и свободолюбивые. Однако, когда психологи пытаются проверить эту теорию, их ответы звучат так же, как выводы Хартшорна и Мэй. Мы отмечаем влияние очередности рождения, но, как подчеркивает психолог Джудит Харрис в своей книге The Nurture Assumption ("По праву первенца"), только в пределах семьи. Когда они находятся вдалеке от своих семей (по разным обстоятельствам), старшие дети больше не доминируют, а младшие становятся не более свободолюбивыми, чем все остальные. Миф о влиянии очередности рождения — это еще один пример ошибки фундаментального объяснения в действии.[53] Но можно понять, почему она нас так привлекает: гораздо проще объяснить поступки людей исходя из их порядка рождения. Если нам придется постоянно оценивать каждого из окружающих нас людей, как мы сможем составить логическую картину мира? Насколько тяжелее нам будет принимать тысячи необходимых решений о том, нравится ли нам тот или иной человек, любим ли мы его, доверяем ли ему, хотим ли дать ему совет? Психолог Уолтер Мишель[54] утверждает, что человеческий ум — это своего рода "редукционный клапан", который "организует и поддерживает непрерывность восприятия, даже перед лицом постоянно наблюдаемых изменений в поведении".[55]

Он пишет:

"Когда мы наблюдаем за женщиной, которая представляется враждебной и агрессивно независимой какую-то часть времени, но пассивной, зависимой и женственной — в других случаях, наш "редукционный клапан" заставляет нас выбирать между этими состояниями. Мы решаем, что один тип поведения поддерживает другой, или они оба поддерживают некий третий мотив. Она должна быть в действительности мегерой с фасадом пассивности, или же она мягкосердечная, пассивно-зависимая женщина с защитной маской агрессивности. Но, возможно, природа больше, чем наше восприятие. И эта леди может оказаться враждебной, агрессивно независимой, пассивной, зависимой, женственной, злобной, мягкосердечной, жестокой личностью одновременно. Разумеется, какая она в данный конкретный момент, не зависит от случая или каприза — это зависит от того, с кем она сейчас, когда, в каких условиях, и от многого, многого другого. Но каждая из этих сторон ее характера может быть истинным и реальным аспектом ее целостной личности".

Характер, таким образом, — это не то, что мы думаем, или, скорее, что мы хотим видеть. Это не стабильный, легко узнаваемый набор тесно взаимосвязанных черт, — так нам только кажется из-за ошибки в устройстве наших мозгов. Характер больше похож на связку привычек, стремлений и интересов, слабо скрепленную и зависящую в определенные периоды времени от обстоятельств и ситуации. Причина, по которой большинство из нас обладают, как представляется, устойчивым характером, состоит в том, что большинство из нас умеет контролировать себя в тех или иных обстоятельствах. Мне очень весело на дружеских застольях. По этой причине я часто устраиваю застолья, мои друзья видят меня там и решают, что я веселый человек. А если бы я не смог часто устраивать застолья? Если бы мои друзья вместо этого увидели бы меня во многих других ситуациях, над которыми у меня слабый контроль или нет контроля вообще (как, например, когда на меня надвигаются четверо агрессивно настроенных юнцов в грязном, поломанном вагоне метро), они, возможно, не стали бы думать, что со мной так уж весело.