Пациент начинает видеть в терапевте все фигуры из своего прошлого, и эти восприятия теперь становятся настолько свободны от тревоги, что пациент может (частично путем идентификации с терапевтом, который способен принять в себе то реальное ядро, которое ему приписывают) открыть их и в себе, со свободой, которая дает ему возможность непосредственно переживать их как вполне приемлемые части своей личности. (Searles, 1976, р. 532).
Можно сказать, что со временем аналитик «берет на себя» больше, чем только прошлые конфликты или части личности пациента. Он несет на себе то, что в юнгианском смысле называется Самостью другого человека со всеми ее сознательными и бессознательными образами. Удерживание (holding), выполняемое аналитиком в ходе лечения, помогает возникновению этих образов, во многом подобных образу родителя, прижимающего к себе ребенка, пеленающего и кормящего его (буквально и символически). Довольно точной метафорой здесь могут быть переживания матери во время (и после) беременности[51] — с той разницей, что аналитик не начинает с нуля. Как и в реальном воспитании, здесь возникает сложная динамика потребностей, фантазий, власти, инцеста, амбиций, требований и т.д. Представлять это таким образом не обязательно означает инфантилизировать пациента. Этот процесс возможно в чем-то подобен расширенному активному воображению о клиенте (см. Davidson. 1966).
Через некоторое время аналитик может увидеть ребенка в пациенте. Точнее, это «внутренний ребенок», потенциал пациента, который нужно поддерживать и развивать. В довольно наивном, лишенном зашит впитывании пациента в себя аналитиком проявляется способность стирать границы и некоторое детское качество; следовательно, в игру вступает «внутренний ребенок» аналитика со всей своею раненостью, надеждами и так далее. Так что можно с уверенностью предположить, что вышеупомянутого «внутреннего пациента» в них обоих можно охарактеризовать как «внутреннего ребенка». У него множество признаков «ребенка»: и связь с фактами истории жизни и направленный в будущее вечный символ Самости. Другими словами, пациенты приходят, чтобы лечить своего «ребенка», и неважно, окажется ли он связан с их детством или с новым развитием (или и тем и другим, как это обычно и бывает).
Эти размышления о смешении внутреннего ребенка, Самости и внутреннего пациента в обоих участниках поднимают довольный важный вопрос о Самости. Поскольку в работе такого рода, основанной на контрпереносе, от аналитика требуется «воплощение» проекций, то особое значение здесь приобретает его связь с собственной Самостью. «Воздействие» (Fordham, 1979, р. 635) бессознательного пациента, само по себе или в сочетании с затронутыми «ранами» аналитика, может периодически отбрасывать аналитика от его внутреннего центра. Поэтому для аналитика иногда может быть даже необходимо «терять» себя и связь с пациентом, для того, чтобы затем «находить» вновь. Исход работы (и состояние пациента) целиком зависят от того, насколько аналитик связан или способен успешно восстанавливать связь с Самостью. Приведенные случаи показывают сложную природу этой работы, происходящей как на сессиях, так и вне их[52].
Таким образом, путем работы над собой и непрерывного контакта с осью эго-самость, аналитик проводит терапию. В начале важно предпринять надлежащие меры предосторожности, чтобы не оказалось, что аналитик работает, по большей части вслепую, над сугубо своими личными проблемами, которые не связаны с пациентом. Когда они приняты (что будет обсуждаться далее), тогда первостепенное значение приобретают векторы затронутых ран в контрпереносе и отношениях. А уже следом проявляется другой аспект архетипа раненого целителя — «исцеляющая» сторона. Каким же образом эта само-терапия аналитика оказывает воздействие на исцеление пациента?
На одном уровне аналитик всегда старается отделять принадлежащее ему от исходящего от пациента. Это остается верным на протяжении всего анализа и связано с принципом «чистых рук» у Юнга. Тень необходимо отслеживать и сдерживать, насколько это возможно, чтобы предотвратить отреагирование на пациента, отмщение ему, или неэффективность работы терапевта. Желательно, чтобы аналитик как можно меньше мешал процессу исцеления. Здесь необходима функция различения (возможно, принцип Логоса внутри аналитика), которая на самом деле прокладывает путь для «заражения» клиентом. Это только одна половина работы, основанной на контрпереносе.
Существует другой уровень, на котором, парадоксальным образом, аналитик более полно вовлечен в проекции, «принимая» и воплощая их. Он относится к переживаниям слияния, связанным с принципом Эроса.
Когда происходит сдвиг внутри аналитика на этом уровне бессознательного взаимопроникновения и слияния, параллельный сдвиг происходит внутри пациента. Мое объяснение изменений может быть несколько отличным от предположения Сирлза, что пациент идентифицируется с самоанализом аналитика и затем интроецирует его. Хотя нечто подобное действительно происходит, возможно, оно не настолько связано с «возвращением» чего-либо пациенту в прямом смысле. Поэтому сообщение интерпретаций менее важно, и их необходимость зависит от пациента и ситуации[53]. Подлинное «возвращение» уже состоялось путем эмпатии, основанной на идентификации. В эмпатии уже присутствует идентичность аналитика и пациента, и, следовательно, бессознательный взаимообмен. Детоксикация задетых ран аналитика происходит на раненых уровнях пациента через реальные переживания — таким же образом, как и заражение пациентом. Столь глубока взаимная идентификация. В то же время есть уровни, находящиеся ближе к поверхности, к царству «эго», где идентичность уменьшается и происходит разделение. Визуально это может выглядеть как буква «V». Данный стиль работы акцентирует внимание на нижней части V.
Во временном аспекте синхронность этого процесса соответствует взгляду Дикмана (1976), что синхрония — это главное объяснение совпадения цепочек ассоциаций пациента и аналитика. Синхрония, в юнгианской терминологии, релятивизирует координаты причины-следствия и пространства-времени и фокусируется на новом уровне смысловой связи. Бессознательные коммуникации иногда происходят, похоже, со скоростью света, при которой невозможно уловить последовательность — и тогда события кажутся подлинно синхронными. Более того, в объединенном бессознательном источник психических событий (то есть, чей сон? чье бессознательное?) и их последовательность во времени (прошлое-будущее, предсказуемость и так далее) могут становиться трудноразличимыми. Стандартные парадигмы не могут дать удовлетворительное объяснение. Однако, это не причина, чтобы постулировать экстрасенсорное восприятие или парапсихологические основы процесса контрпереноса, как это видит Дикман (1974, р. 84). Поэтому пафос этой книги направлен не на исследование ассоциативных цепочек, а на важность реальной проработки аналитика— довольно приземленной и не сопряженной с чем-то сверхъестественным. В то же время, идеи Дикмана, возможно, являются на сегодняшний день лучшим из существующих объяснений.
В архетипе раненого целителя полюс аналитика, таким образом, оказывается тесно связанным с идеей (и идеалом) заклинателя дождя. Подобно даосскому мудрецу, чтобы вызвать поток целительных вод, аналитик должен обратиться внутрь себя. Засуха должна быть помещена, так сказать, внутрь аналитика и проявить его собственную внутреннюю засуху (или раны). Он постигает Дао (прорабатывая свои синхронные, параллельные раны), и тогда изменения происходят и с пациентом. Важный момент здесь заключается в том, что идеал заклинателя дождя достигается, а не «дается». И когда человек обретает силу заклинателя дождя, у него появляется волнующее контрпереносное чувство — обычно чего-то впечатляющего и значительного. Каждый компонент переноса и контрпереноса, по-настоящему «цепляющий» аналитика, вновь и вновь запускает этот процесс.
Этот контрпереносный процесс можно рассматривать как локально, так и на общем уровне. То есть, существуют специфические элементы контрпереноса, которые можно прорабатывать от сессии к сессии — отдельные части общей проработки, эмпатии и так далее. Но в каждый момент времени, на другом уровне, как видно из описания случаев, существует общая картина или образ пациента. Он медленно видоизменяется и развивается в ходе анализа — идея и «ощущение» данного пациента перерабатываются в бессознательном аналитика. Сравнение, приходящее мне на ум, относится к протекающим медленно природным процессам (поэтому в этой книге я иногда называю этот процесс развития «органическим»). Зачастую эти изменения долго не осознаются. По моему опыту, в определенные моменты аналитик вдруг замечает, что «пациент в целом» воспринимается им как-то иначе. Например, что пациент «стал» здоровее или лучше.
