Высушенная капуста, как уже говорено было прежде, связывается в пучки весом от 1 1/2 до 2 пудов и в таком виде пускается в продажу. Манзы складывают эти пучки на берегу кучами вышиной более сажени, покрывают их соломой от дождя и сами живут в палатках, разбитых возле куч.
Таким образом, в начале сентября, т. е. в самый разгар капустной торговли, во Владивостоке устраивается целый базар или, правильнее, лагерь, который продолжается до половины этого месяца.
Затем купленная капуста нагружается на иностранные корабли и отправляется в Шанхай или Чу-фу для продажи.
Но если, с одной стороны, развивается торг капустой и через это богатеют иностранные купцы [136], то, с другой - немного можно сказать похвального про торговлю этих купцов во Владивостоке товарами, составляющими насущную потребность местных жителей. Не говоря уже про то, что все эти товары - самый низкий брак, покупаемый по большей части с аукциона в Гамбурге или в Шанхае, существующие на них цены безобразно высоки и постоянно увеличиваются по мере того, как товар уже на исходе или остаётся в руках только у одного купца.
Не буду приводить цен различных товаров, продающихся во владивостокских лавках; эти цены можно узнать каждому, если помножить на три, а иногда даже на четыре, и только в редких случаях на два ту сумму, которую стоит данная вещь в Европе. При сём непременно следует, помнить, что каждый из этих товаров самого низкого достоинства: гнилой, подмоченный или каким бы ни было образом, но непременно искажённый.
Исключение, только не в цене, а в качестве, можно сделать для одной водки, которая приготовляется из чистого американского алкоголя и составляет главный предмет торговли и главный продукт потребления в здешних местах.
Пользуясь снегом, выпавшим 27 октября, я отправился на другой день вместе со знакомым офицером на охоту в лес, который начинается рядом с последними домами Владивостока.
Не успели отойти мы и двух вёрст от этого города, как я заметил семь аксисов (Cervus axis), которые спокойно бродили возле оврага. Место было довольно открытое, поэтому, спрятавшись за дерево, я выжидал, пока все эти олени спустились в овраг, и тогда, пользуясь тем, что ветер был встречный, следовательно, звери не могли меня почуять, бегом пустился к этому оврагу. Подкравшись затем осторожно к его окраине, я увидал всех семь аксисов, которые спокойно поднимались на противоположный скат в расстоянии каких-нибудь ста шагов от меня. В первый раз в жизни я так близко видел от себя этих красивых зверей и, как обыкновенно бывает в подобных случаях с горячим охотником, дал промаха из обоих стволов своего штуцера.
Крайне огорчённый такой неудачей и проклиная свою горячность, я снова зарядил штуцер и пустился с товарищем, который тем временем подошёл на выстрелы, преследовать ушедших оленей. Долго ходили мы по следам, подымаясь с горы на гору, наконец, опять увидали всё стадо, которое шло наискось от нас в гору. Отправив своего товарища подходить прямо, я пустился наперерез и, пробежав с полверсты, наткнулся, не далее, как шагах в пятидесяти, на всех оленей, которые, перевалив через гору, спускались в падь. Опять потемнело у меня в глазах при такой встрече и опять - стыдно сказать - я дал промах из обоих стволов. К довершению огорчений, после выстрелов всё стадо, прибавив немного рыси, продолжало бежать по прежнему направлению мимо меня, так что, выхватив из пояса револьвер, я успел, после пяти осечек, ещё раз выстрелить в догонку. После вторичной салютации, конечно, нечего было и думать о преследовании зверей, и так как дело было под вечер, то мы вернулись во Владивосток.
Дурно спалось мне целую ночь. Никак не мог забыть я об оленях и чуть свет опять отправился в лес с прежним товарищем, давши себе клятву не горячиться и стрелять обдуманно. Вообще сильная охотничья горячность много мешала мне сначала на здешних баснословных охотах за птицами и зверями. Однако впоследствии я до того привык ко всему этому, что хотя не совсем равнодушно, но довольно спокойно мог видеть и козу, и оленя, и других тварей, обитающих в лесу.
Почти до полудня проходил я на этот раз, не видав ничего, и уже отчаивался в удаче охоты, как вдруг заметил двух аксисов, которые шли по направлению ко мне. Спрятавшись за вывороченный корень дерева, который, по счастью, оказался в двух шагах, я ждал с замирающим сердцем, пока звери подойдут на верный выстрел. И вот, совершенно спокойно один олень остановился шагов на сто двадцать. Мешкать было нечего; я спустил курок, и пуля, пробив зверя насквозь, сразу уложила его на месте. Другой же его товарищ, ошеломлённый выстрелом и не зная, откуда опасность, сделал несколько прыжков и остановился за кустами, посматривая на своего собрата, который ещё барахтался на земле. Опять не утерпел я и, опасаясь, чтобы здоровый олень совсем не ушёл, выстрелил в него из другого ствола, но пуля, пущенная по кустам, не попала в цель. После вторичного выстрела аксис бросился со всех ног и, подскочив ко мне шагов на тридцать, снова остановился, смотря на убитого товарища. Дрожащими от волнения руками достал я патрон, зарядил штуцер и уже начал надевать пистон, как вдруг зверь, почуяв меня, мелькнул, как стрела, и исчез в кустах. Затем, выпотрошив убитого, я оставил его в лесу до завтра, а сам продолжал охотиться, но ничего более не убил. Между тем мой товарищ наткнулся на стадо аксисов и одним выстрелом убил двух: одного в шею на вылет, а другого той же пулей в грудь.
На другой день мы взяли трёх лошадей и на них привезли убитых оленей во Владивосток.
4 ноября я выступил из него в дальнейший путь и, пройдя вверх по полуострову Муравьёва-Амурского, в полдень 6-го числа добрался до нашего поста, лежащего возле фанзы Кызен-Гу, в вершине Уссурийского залива.
Недалеко отсюда предстояла переправа через устье реки Майхэ, которая имеет здесь сажен восемьдесят ширины, хотя собственно глубокого места встречается только наполовину этого расстояния.
Снарядив на следующий день небольшую лодку, на которой сначала были перевезены на противоположную сторону реки наши вещи и вьючные принадлежности, а потом переехали мы с товарищем, всех лошадей я приказал пустить вплавь. Нужно заметить, что к довершению трудности переправы по реке неслись небольшие льдины, а берега были замёрзшими на несколько сажен, так что сначала пришлось прорубать проход для лодки и лошадей.
Пока было мелко, то дело шло хорошо. Вслед за передней лошадью, которую вели в поводу мои солдаты, бывшие в лодке, шли остальные в линию одна за другой. Но лишь только началось глубокое место и на беду небольшая льдина врезалась в середину лошадей, как эти последние сбились с направления и сначала стали кружиться на одном месте, а потом три из них поплыли по реке в море.
Солдаты в лодке, растерявшись, не знали, что делать: спасать ли тех лошадей, которые ещё кружились в реке, или бросаться за уплывавшими. Действительно, положение было довольно критическое, тем более, что мы с товарищем, стоя на берегу, не могли ничем пособить со своей стороны.
Наконец, солдатам удалось направить четырёх [137], бывших ещё в реке, лошадей к нашему берегу, где, добравшись до мели, они могли встать на ноги, следовательно, были уже безопасны.
Проводив их до такого места, люди в лодке бросились за теми тремя лошадьми, которые уплыли уже довольно далеко в море.
Совершенно изнеможённые, эти лошади едва болтали ногами и, наконец, одна из них погрузилась на дно; две же другие с большим трудом были подтащены к отмели и выведены на берег.
Сильно озябшие, все лошади дрожали, как в лихорадке, так что мы сначала водили их около часу, чтобы согреть и обсушить, а потом завьючили и к вечеру пришли на устье реки Цыму-хэ, где расположена небольшая деревня Шкотова.
Она основана в 1865 году и состоит из шести дворов, в которых живут 34 души обоего пола. Состав населения самый пёстрый: здесь есть и ссыльные поселенцы, и крестьяне с низовьев Амура, и, наконец, бессрочно-отпускные солдаты с матросами. Земля в окрестностях деревни весьма плодородна и при серьезной обработке даёт хороший урожай [138].
Река Цыму-хэ имеет около пятидесяти вёрст длины и весьма плодородную долину, на которой в то время было раскинуто до тридцати китайских фанз. Общее направление течения этой реки с востока на запад и устье её, находящееся в вершине Уссурийского залива, отстоит только на шесть вёрст от устья реки Май-хэ, которая по длине почти равна Цыму-хэ, но долина её менее удобна для заселения, потому что во многих местах болотиста. Однако и на этой реке лежало тогда около десятка китайских фанз [139].
До последнего времени Цыму-хэ была главным притоном всякого сброда, который приходил к нам из пограничных частей Маньчжурии. Богатые земледельческие фанзы, здесь находившиеся, снабжали жизненными припасами промышленников золота и ловцов капусты, а на зиму для развлечения этого люда открывали у себя игорные дома.
