Всё же филологу думать о коренной разнице языков и неискоренимом несовпадении менталитетов интересно. Этих размышлений не избежал, наверное, ни один думающий о языке литератор.
О немецком и русском языковых мировоззрениях написал превосходные эссе Б. Хазанов. Вот некоторые из его будящих фантазию метафор. О «мужской дисциплине» немецкого свидетельствуют порядок и жёсткость в конструкциях, «мужская напористость» звучит в немецких междометиях, «как бы оснащающих […] язык – крыльями», – однако немецкий язык размахивает этими крыльями, «ползая по земле»: «мужской тяжеловесностью» поражают громоздкие глагольные формы, «торжественный поезд инфинитивов»; всё в этом языке так далеко от «капризно-текучей женственности русского»…
Освободиться от соблазна «романтических» идей трудно (да и стоит ли?). Но можно дополнить их, выбрав новый угол зрения, достаточно широкий и вместе с тем более погружённый в быт. Иногда бывает полезно снизойти до банальностей…
Иначе говоря, стоит вспомнить о тех, кому разница языков и образов мира открывается не в философских размышлениях, но просто потому, что эти люди ежедневно и ежечасно пользуются то одним языком, то другим.
Может быть, и верна соблазнительно красивая идея, что носители языка находятся у него в плену – и говорящих на ином наречии по-настоящему не поймут никогда. Но поставим вопрос так, чтобы ответ был ближе к практике: насколько это верно, когда, для каких «носителей языка» верно?
Человек, который только свой язык знает, никогда не выезжал за пределы своей страны и мыслит так, как здесь принято, – да, находится в плену своего языка и всего, что за ним стоит, то есть образа мыслей и стиля жизни. А теперь представим себе того, кто задумался о мире, учит языки. Или и вовсе выехал жить за границу. Он ведь получает возможность взглянуть на мир другими глазами…
По-немецки нужно уже в начале предложения разгоняться для будущего действия (ich will, ich werde…), по пути задуматься о времени, причине, образе и месте этого действия, – и лишь затем перейти наконец к действию как таковому. А по-русски в общем всё равно, в каком порядке думать и действовать (действовать ли вообще… думать ли вообще…). Вольному воля (или полный произвол)… Так было – так будет?
Мультилингв, ставший более или менее «своим» в стихии нескольких языков, становится свободнее, он может выбирать язык, мысль, стиль. При этом он задумывается о языке (языках). С большинством многоязычных детей как раз это и происходит. И с нашими детьми так было. Один и тот же предмет называется eine Hose и штаники. Русских часов почему-то несколько (хотя предмет один), немецкие – женского рода (как мама), английские – неодушевлённое, отчуждённое «оно». О спорте легче рассказать по-английски, чем по-русски. Не нужно быть Набоковым, чтобы заметить это: как там по-русски skateboard?..
У детей расширяется кругозор, они могут сказать обо всем, о чём хотят, и наиболее точным образом. Они могут выбрать подходящий стиль общения и сообщения, рациональный и «сверхорганизованный» немецкий или «вольный» русский. Или выберут английский, в котором с деловой хваткой и ещё более строгим, чем в немецком, «распорядком» времени уживается игра, полёт фантазии, гэг, нонсенс. У многоязычных детей всегда в распоряжении «переключение кода». У них, к тому же, есть принципиальная возможность выстроить и нечто своё, оригинальное…
Потому…
Можно ломать голову над вопросом, что первично, язык или мысль, является язык инструментом или призмой восприятия и мышления, – а можно и так сказать: это спор о курице и яйце.
Можно спорить о том, действительно ли разница между языками настолько глубока, что понимание невозможно, действительно ли материнский язык непереводим. А мультилингв отмахнётся: это вопрос не теоретический, а практический. Ведь были и будут попытки выразить «невыразимое», и «непереводимость» текста – всего лишь гипербола не уверенных в себе переводчиков.
Можно до умопомрачения искать симптомы раздвоения «растроения» и «расстройства» личности – а родители многоязычных детей вспомнят излюбленное выражение Достоевского: «гражданин мира»…
* * *
На наш взгляд, проблемы «трёх идентичностей» в нашей семье не возникло. Распознавать и подсчитывать их сторонние наблюдатели время от времени всё же пытаются.
Я это уже в разных версиях слышала: она «американский» ребёнок, а он «русский». […] Как я понимаю, дело в том, что Аня всегда беспечно улыбается, у Александра всегда романтическое / трагическое / озабоченное / полное тревоги и т. п. выражение лица – оно-то, как я понимаю (я, ошеломлённая, не расспрашивала), и воспринимается как «русское». (2+1)
Наши знакомые «опознали» некие вполне шаблонные представления о русских: за нами, к сожалению, не числятся «позитивный настрой», уверенность в себе и своих правах и воля к действию, столь необходимые, чтобы добиться своего, пробиться в жизни, sich durchsetzen. А это в западном мире имеет бо́льшую ценность, чем – традиционно – в России… Уже говорилось: немецкие мамы – можно услышать на площадках – иногда сознательно детей настраивают: «Не уступай! забери же у него / неё машинку! она твоя!»
Размышлять о «национальном характере» – неблагодарное занятие. Плоды его уместны разве в публицистике и эссеистике («мнения») или беллетристике («очуждение» представлений). В быту же ступающего на эту скользкую дорожку то и дело заносит в стереотипы, а то и в предубеждения. Из последней ловушки есть, правда, достойный выход: перевернуть медаль и присмотреться к обратной стороне. Один наблюдатель увидит бесплодные сомнения в себе, «уныние» и «нытьё», другой – «глубину», святое недовольство собой и вечный поиск (пресловутое «а спокойствие – душевная подлость»)…
Впрочем, когда речь о детях-мультилингвах, практика всё равно любые выводы опрокидывает. Сын наш всё тому же sich durchsetzen в конце концов научился, да ещё как!..
Наши дети оказались не только «под перекрёстным огнём» мнений, но и на перекрёстке традиций воспитания. Особенности характеров в итоге оказались уравновешены (не стёрты – именно уравновешены). Потому, наверное, «национальное» в них теперь далеко не очевидно, во всяком случае, больше не бросается в глаза.
Взрослым, надо добавить. Ведь это всё – глазами взрослых. А как сами малыши себя понимают?
Аня пожаловалась: в садике не дают хлеба. Объясняла ей, что немцы почти не едят хлеб к обеду, как и американцы (папа, например), в отличие от русских, которые едят много хлеба. мама, например, русская, всегда ест обед и ужин с хлебом. Аня: «И я русская!» Так «покупается» национальность… (4+3)
Нам, честно признаться, не слишком интересно задаваться вопросом, кто у нас растёт: «немцы», «американцы» или «русские». Но детям мы этот вопрос всё же пару раз задавали.
Поинтересовалась, кем хотят быть, когда вырастут: немцами, русскими, американцами или всеми. Аня: немцем. Алек сначала: всеми. Когда я пояснила, что нужно будет выбирать, что в лучшем случае можно быть американцем и русским, выбрал последнее (немцем быть не хочет). А ещё сказал, что хочет остаться в Леголенде… (5+5)
Обескураживающий – но и воодушевляющий ответ. У них ещё будет время разобраться в себе – и отождествить себя (а ещё лучше – что-то в себе) с миром «русским», «немецким» или «американским». Пока же – пусть пользуются правом оставаться просто детьми. Из счастливой страны Леголендии.
Жизнь многоязычных детей не обходится без проблем (социально-психологического порядка) – такое предположение напрашивается само собой.
Однако проблемы, видимо, возникают, скорее, у одноязычных детей, попадающих в одноязычное же (но с «языком большинства») окружение. Например, в детском саду.
К тому же, острота положения зависит от места проживания. Она сильно разнится – даже в пределах одного города! Скажем, в берлинском районе Марцан говорящие по-русски ребята из больших семей «русских немцев» сравнительно редко попадают в общество детей, принадлежащих к коренному населению. Потому и заботит родителей состояние их немецкого и отношения с ровесниками-немцами. Когда же они пойдут в школу, ситуация переворачивается: пап и мам начинает беспокоить утрата всего русского… А вот район Пренцлауэр Берг для детского многоязычия благоприятнее: здесь и немцев достаточно, и иностранцев, самого разного происхождения. Благодаря этнической пестроте и многоязычие, и «толерантность» к «чужакам» и их культурам, обычаям и т. д. – норма. (Понятно, что «нормальное» отношение к иностранцам привлекает сюда ещё больше смешанных и иностранных семей.)
