«ПЕДАГОГИЗИРОВАНИЕ» ОТНОШЕНИЙ МАТЕРИ И РЕБЕНКА ПОСЛЕ РАЗВОДА
Но у матери Сенты были и другие проблемы, выходящие за пределы ситуации «разведенной матери». Они основывались на ее чисто индивидуальных честолюбивых педагогических представлениях. В ходе психоаналитической консультации выяснилось, что она подвержена чрезмерному страху перед школой. Она боялась, что если дочь потерпит неудачу, то вся вина ляжет на нее. Итак, девочка должна была заботиться не только о своих успехах, но и о «педагогическом» самочувствии матери. Фраза «Смотри, не принеси мне двойку!» содержит очень глубокий смысл — мать переживала отметки дочери как оценку своих материнских способностей, чем, с одной стороны, оказывала на ребенка непомерное давление, и, с другой — ее хорошее самочувствие становилось полностью зависимым от дочери. Получалось, что дочь должна была добиваться успехов не для себя, а для матери. В ответ девочка, бессознательно чувствуя свою власть, училась пользоваться ею в борьбе с матерью. С другой стороны, Сенте, по сути, было отказано в том, чтобы рассматривать школу как свое собственное дело. И еще, мать верила, что ребенок может сам придерживаться раз и навсегда установленных правил, без напоминаний и без сопротивления. Но дети устроены так, что они этого не умеют! Каждое «нарушение» дочери превращалось в драму для матери. В то время, как отец просто напоминал: «Дорогая, сними, пожалуйста, туфли и надень тапочки!», мать начинала возмущаться: «Ну, сколько можно повторять, что дома не ходят в уличной обуви?!» Она видела в проступке ребенка агрессивный акт, направленный лично против нее, что обижало, раздражало и даже злило мать. Тогда Сента начинала жалобно плакать: «Я никогда не могу тебе угодить!». Когда матери с помощью психоаналитика удалось понять, что ее требования к дочери завышены, она стала давать той «больше воздуха» и позволять быть ребенком.
Создается впечатление, что матери, в одиночку воспитывающие детей, вообще склонны «педагогизировать» свои отношения с детьми. Здесь большую роль играют школа, мнение других, далеко идущее осуждение проявлений агрессивности и то значение, которое придается «образумливающим» беседам и «благоразумным» соглашениям. А между тем эти матери все свои интересы концентрируют на ребенке, и ребенок, таким образом, приобретает больше прав, чем ему полагается по возрасту и по его положению (ребенка) в семье, что часто приводит к тяжелым последствиям. «Величественные» ожидания и «благие» педагогические воззрения матери в большой степени лишают ребенка всего того, что ему так необходимо, а именно: права время от времени быть эгоистичным, а порой и злым, оказывать сопротивление, не боясь больно ранить мать или причинить непоправимый ущерб их отношениям. Педагогические представления о ребенке таких матерей, как мать Сенты, имеют нечто общее с представлением о гуманисте-миротворце или о толстовском идеале непротивления злу насилия. И они ожидают от ребенка, чтобы тот уже сейчас соответствовал этому образцу, забывая о том, что он всего лишь ребенок. Однако принуждение не имеет ничего общего с настоящим воспитанием. Открытое, способное к любви существо воспитывается, прежде всего, на основе добрых отношений, удовлетворенных потребностей в любви и усвоенной науки самоутверждения, а также на основе процессов идентификации с объектами, то есть с родителями, подающими в этом отношении добрый пример. И родители должны воспринимать чувства и запросы ребенка с уважением, уделять им должное внимание, независимо от того, возможно ли удовлетворение этих запросов.
Конечно, и в нормальных семьях тоже встречается такое «педагогизирование», но у многих женщин развод часто ведет к отказу от «взрослого модуса отношений», и им временно не остается ничего, кроме роли матери, в которой она видит единственный шанс своего дальнейшего самоутверждения. Еще одна причина заключается в известном нам чувстве вины по поводу того, что разводом, может быть, нанесен ребенку непоправимый вред. Кроме того, «педагогическая» концентрация на ребенке бессознательно отвлекает мать от чувства поражения.
Огромную роль играет также и социальное давление, оказываемое обществом на разведенных матерей. Они вынуждены доказывать окружающим, себе и прежде всего бывшему мужу, что развод не повредил ребенку и что «я могу и сама». Школьные проблемы или нарушения поведения, которые встречаются и в «хороших» семьях, для разведенной матери таят в себе опасность скрытой дискриминации и не только со стороны окружающих, но и со своей собственной.
Требования к ребенку, чрезвычайно возрастающие в результате «педагогизированного» отношения к нему, имеют ярко выраженный агрессивный налет, и агрессивность эта происходит из самой обычной (нормальной!) амбивалентности родительского отношения к детям. Бывает, мать сознательно или бессознательно приписывает ребенку вину за крушение брака. Или она переносит на ребенка чувства, направленные, собственно, на его отца. Такое случается довольно часто, когда ребенок, особенно если это мальчик, постоянно чем-нибудь — внешностью, поведением или своей любовью к отцу — напоминает матери бывшего супруга. Сходство может усиливаться и тем, что сын идентифицирует себя с отцом, но ведь и действительно, он своим существом является как бы частью отца. С этим обстоятельством следует смириться и ни в коем случае не причинять ему невыносимой боли попреками за его сходство с «папашей».
Педагогические представления многих матерей связаны с жесткой непримиримостью ко всякого рода проявлениям агрессивности, которая напоминает им, может быть, об агрессивности, некогда пережитой со стороны бывшего супруга. Но отсюда может также проистекать осуждение конкуренции, энергичности, честолюбия и т. д. Однако в определенных обстоятельствах и на определенных стадиях развития эти черты вполне нормальны и даже необходимы. Особенно они важны для мальчиков в той ситуации, когда те и без того лишены постоянного мужского примера и им не на ком развивать свою мужскую идентификацию. В подобных случаях сопротивление или самоутверждение может навсегда оказаться связанным со страхом потерять привязанность любимых людей. Но может случиться и такое, что мальчик, став взрослым, будет следовать грубому идеалу «мужественности», в котором ему было отказано в детстве. Девочкам в этом отношении несколько легче: во-первых, отсутствие агрессивности соответствует социально приемлемому женскому облику, и, во-вторых, они могут удовлетворять свою потребность в самоутверждении из других источников — из красоты, шарма, и, наконец, идентификация с «могущественной матерью» придает им часть так называемой бесконфликтной силы.
Однако человеческая психика — устройство довольно сложное. Нередко за сознательной враждебностью по отношению к агрессивным проявлениям прячется тайное желание чувствовать себя пострадавшей теперь от ребенка, как некогда она страдала от его отца. Это — обычная субтильная форма, в которой некоторые одинокие матери бессознательно выражают стремление в ребенке найти замену партнера. Они зачастую практически провоцируют детей вести себя агрессивно, т. е. именно так, как, согласно сознательным установкам, они вести себя не должны. Это «приглашение к агрессивности» носит, с одной стороны, мазохистский характер, а с другой — характер бессознательного самооправдания: «Раз ребенок ведет себя по отношению ко мне так отвратительно, то и у меня нет необходимости чувствовать себя виноватой!». Такая раздвоенность приводит детей к тяжелым внутренним конфликтам и усилению предрасположенности к развитию неврозов.
Наконец, после развода в матери оживают симбиотические фантазии, знакомые нам из ее отношений с младенцем: ребенок снова «принадлежит» только ей одной, он снова становится как бы частью ее самой и она стремится формировать его соответственно своему идеалу «Я», т. е. «удвоить» себя в ребенке.
Ясно, что такое «педагогизирование» — огромная нагрузка для всех участников, бессознательно ведущая именно к тем последствиям, которых сознательно хотелось бы избежать. Сказанное выше в гораздо меньшей мере относится к разведенным отцам и прежде всего потому, что мужчинам в нашем обществе намного легче, чем женщинам, удается справляться с проявлениями детской агрессивности.
«РЕБЕНОК ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ!»
Мы уже говорили о том, что развод порождает чувство вины, страх потерять любовь ребенка, агрессивное раздражение в адрес бывшего супруга. Для большинства отцов прибавляется и еще одна проблема: развод переживается ими не просто как разлука, а в большой степени и как окончательная потеря ребенка, причем независимо от интенсивности их дальнейших отношений. Как часто в разговорном языке звучит довольно точное: «Кто получит ребенка?». Или: «Хочешь развестись — пожалуйста, но ребенок принадлежит мне!». Потеря ребенка болезненна уже сама по себе, но она означает также и потерю отцовских прав, что является поражением, ударом по самолюбию, тяжелой обидой, пожирающей «мужественную» сторону личности отца. И, как ни странно, возможность продолжения отношений не только не закрывает раны, она ее только бередит. Более того, продолжение отношений с ребенком означает продолжение отношений с матерью, а это значит — самому поддерживать дальнейшую мучительную ситуацию унижения. Если отец из соображений благополучия ребенка отказывается от вмешательства суда в вопросе регулирования вопроса посещений, то получается так, что мать как бы «одалживает» ему ребенка, да и то при условии, если он готов выполнять все ее указания. Отец тем временем начинает все меньше походить на отца, несущего ответственность за воспитание, а скорее становится похожим на старшего брата, которому время от времени доверяют присмотреть за младшими детьми.
