– Ты рассердился на меня? – спросил К. священника. – Видно, ты сам не знаешь, какому правосудию служишь.
Ответа не было.
– Конечно, я знаю только то, что меня касается, – продолжал К.
И вдруг священник закричал сверху:
– Неужели ты за два шага уже ничего не видишь?
Окрик прозвучал гневно, но это был голос человека, который видит, как другой падает, и нечаянно, против воли, подымает крик, оттого что и сам испугался.
Священник знал, в чем в действительности обвиняется К., и знал также, что его дело кончился плохо. Здесь у К. была возможность заглянуть в себя и спросить, в чем же его на самом деле обвиняют, но в соответствии со своей прежней установкой он был заинтересован лишь в том, чтобы выяснить, кто еще мог бы ему помочь. Услышав неодобрительные слова священника о том, что он слишком много ищет помощи на стороне, К. лишь испугался, что тот рассердился на него. Тут священник в самом деле рассердился, но это был гнев любящего человека, который видит еще одно грехопадение и знает, что падшему нельзя помочь, что помочь себе может лишь он сам. Едва ли священник мог сказать ему больше, чем сказал. Когда К. предположил, что они находятся недалеко от выхода, священник спросил:
– Разве ты уже хочешь уйти?
И хотя К. за минуту до того не думал об уходе, он сразу ответил:
– Конечно, мне необходимо уйти. Я служу прокуристом в банке, меня ждут, я пришел сюда, только чтобы показать собор одному деловому знакомому, иностранцу.
– Ну что ж, – ответил священник и подал К. руку, – тогда иди.
– Да мне в темноте одному не выбраться, – сказал К.
Случай К. в самом деле представлял собой трагическую дилемму человека, который не может найти до рогу в темноте без посторонней помощи и требует, чтобы его вывели другие. Он искал помощи, но отверг то единственное, чем мог помочь ему священник. Он не смог понять священника, находясь в плену своей установки. Он спросил:
– Тебе больше ничего от меня не нужно?
– Нет, – сказал священник.
– Но ты был так добр ко мне сначала, – сказал К., – все объяснил мне, а теперь отпускаешь меня, будто тебе до меня дела нет.
– Но ведь тебе нужно уйти? – сказал священник.
– Да, конечно, – сказал К. – Ты должен понять меня.
– Сначала ты должен понять, кто я такой, – сказал священник.
– Ты тюремный капеллан, – сказал К. и снова подошел к священнику; ему вовсе не надо было так срочно возвращаться в банк, как он это изобразил, он вполне мог еще побыть тут.
– Значит, я тоже служу суду, – сказал священник. – Почему же мне должно быть что-то нужно от тебя? Суду ничего от тебя не нужно. Суд принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь.
Из слов священника очевидно, что он противостоит авторитаризму. Он хотел помочь К. из любви к ближнему, но при этом он не мог сам непосредственно участвовать в спасении. Это была, по мнению священника, проблема исключительно самого К. Если он отказывается видеть, пусть остается слепым – ибо никто, кроме самого человека, не сможет увидеть истину о себе.
В романе есть одна неясность: нигде не говорится, что закон нравственности, который представляет священник, и закон, который представляет суд, – это не одно и то же. Напротив, в явном содержании романа священник, будучи тюремным капелланом, является частью судебной системы. Но эта неясность в повествовании символически отражает неясность в душе самого К. Для него суд и священник – одно и то же, и именно из-за того, что он не в состоянии их различить, он остается в плену конфликта с авторитаризмом и не может себя понять.
Прошел год с тех пор, как К. впервые сообщили, что он арестован. Был вечер накануне того дня, когда ему должно было исполниться 31 год, и дело его было проиграно. Пришли два господина, чтобы вести его на казнь. Несмотря на невероятные усилия, ему так и не удалось задать правильный вопрос. Он так и не выяснил, в чем его обвиняют, кто его обвиняет и каким образом он мог бы спастись.
Роман, как и многие сновидения, заканчивается страшным кошмаром. Но пока палачи исполняли гротескный ритуал подготовки к казни, К. впервые понял, в чем была суть его проблемы:
Всегда мне хотелось хватать жизнь в двадцать рук, но далеко не всегда с похвальной целью. И это было неправильно. Неужто и сейчас я покажу, что даже процесс, длившийся целый год, ничему меня не научил? Неужто я так и уйду тупым упрямцем? Неужто про меня потом скажут, что в начале процесса я стремился его окончить, а теперь, в конце, – начать сначала? Нет, не желаю, чтобы так говорили!
К. впервые осознал всю скудость и бесполезность своей жизни. Впервые он смог разглядеть возможность дружбы и людского братства:
Взгляд его упал на верхний этаж дома, примыкавшего к каменоломне. И как вспыхивает свет, так вдруг распахнулось окно там, наверху, и человек, казавшийся издали, в высоте, слабым и тонким, порывисто наклонился далеко вперед и протянул руки еще дальше. Кто это был? Друг? Просто добрый человек? Сочувствовал ли он? Хотел ли он помочь? Был ли он одинок? Или за ним стояли все? Может быть, все хотели помочь? Может быть, забыты еще какие-нибудь аргументы? Несомненно, такие аргументы существовали, и хотя логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, и она устоять не может. Где судья, которого он ни разу не видел? Где высокий суд, куда он так и не попал? К. поднял руки и развел ладони.
Всю жизнь К. пытался найти ответы, вернее, получить ответы от других, а теперь он сам задавал вопросы, и правильные вопросы. Только перед смертью благодаря страху он смог увидеть, что бывает на свете любовь и дружба, и как это ни парадоксально, в тот момент, когда он умирал, он впервые поверил в жизнь.
Имеется в виду работа Э. Фромма «Здоровое общество» (The Sane Society), опубликованная в 1955 г. – Примеч. ред.
Термин «антропология» употребляется на Западе в более широком смысле, чем у нас: им охватывается не только изучение происхождения и физического строения человека, но и изучение обычаев и верований. – Примеч. пер.
Ср. рассуждения об Ионе в книге Э. Фромма «Искусство любить», где этот рассказ рассматривается в аспекте смысла любви.
царский путь (лат.).
О проблеме функции памяти в связи с умственной деятельностью во сне см. статью Э.Г. Шнахтеля «О памяти и амнезии раннего детства» (Schnachtel E.С. On Memory and Childhood Amnesia // Psychiatry. 1974. Febr.).
XIX и XX соответственно. – Примеч. ред.
Удивительно, как здесь моя память в бодрствующем состоянии ограничивает самое себя в целях анализа. Я знал пятерых своих дядей и одного из них уважал и любил. В тот момент, однако, когда я преодолел нежелание истолковать свое сновидение, я сказал себе: ведь у меня был всего лишь один дядя, тот, которого я видел в сновидении. – Примеч. З. Фрейда.
Фрейд З. Толкование сновидений. СПб., 1913. С. 112–116.
Фрейд З. Толкование сновидений. С. 151–152.
Так в цитируемом переводе Фрейда. У Фромма – con densation, displacement. В русской психологической литературе также используются термины «конденсация», «вытеснение». – Примеч. пер.
В англоязычной культуре цыпленок – символ трусости и слабости, как в русской – заяц. – Примеч. пер.
Ребенок играет роль и в упомянутой сказке: там неожиданно раздается голос маленькой девочки: «Да ведь он совсем голый!».
Этих строк в цитируемом переводе З. Фрейда нет. Пер. с англ. – Примеч. пер.
См: Фрейд З. Толкование сновидений. С. 151–152.
Ср. мою статью «О кроющих воспоминаниях» в «Monatsschrift für Psychiatrie und Neurologi» (1899). – Примеч. З. Фрейда.
Не стоит призраку вставать из гроба, / Чтоб это нам поведать. – Пер. М. Лозинского.
Фрейд З. Толкование сновидений. С. 135–141.
Анагогическое толкование – аллегорическое толкование, при котором слова понимаются в их символическом значении. – Примеч. пер.
Jung С.G. On Psychological Understanding // Journal of Abnormal Psychology. 1915. P. 391.
Jung С.G. Psychology and Religion. New Haven, 1938. P. 45.
Там же. Р. 40.
Софийский собор в Константинополе, превращенный турками в мечеть. – Примеч. пер.
Jung С.G. Psychology and Religion. P. 28.
Jung С.G. Psychology and Religion. P. 31.
Радость жизни (фр.).
Jung С.G. Psychology and Religion. P. 35, 36.
Jung С.G. Psychology and Religion. P. 36, 37.
Ср. обсуждение проблемы авторитарного и гуманистического типов религии в книге Э. Фромма «Психоанализ и религия».
