Рис. 293. В возрасте 38 лет.
Рис. 294. В молодости.
Рис. 295. В преклонном возрасте.
Рис. 290–295. Юность и возраст.
Вскоре после того, как она в последние годы стала страдать от легочных кровотечений, она вдруг внезапно умерла от малярии».
Сравнение исторических сведений с физиогномическим рассмотрением показывает, что духовная сторона личности не отразилась в лице Элеоноры. С другой стороны, этот отдельный случай показывает, насколько необходимо сотрудничество физиогномики с историческим исследованием. О флегматичности и бесстрастности Элеоноры история не говорит ничего. И, тем не менее, может быть, именно в этом ключ к объяснению ее счастливого брака с Козимо. Если бы фрау Элеонора была такой же темпераментной и вспыльчивой в своем гневе, как ее супруг, то, весьма вероятно, их брак развалился бы с самого начала; но все приступы гнева ее супруга разбивались о ее флегматичность. У фрау Элеоноры возрастные изменения вполне понятны и легко поддаются истолкованию.
Нередко, однако, лицо человека в пожилом возрасте представляет собой загадку, которую почти невозможно решить без точного знания истории жизни. В качестве примера приведу две картины «Кровавой Мэри», дочери Генриха VIII (рис. 292 и 293). Она — ребенок от его первого брака с Катариной Арагонской. Король обращался с ней очень плохо, как и с ее матерью, подвергая ее различного рода унижениям. Такое воздействие окружения отражается на ее изображении в молодости. Ротовая щель значительно вытянута в длину буккинатором, мышцей отказа и разочарования, и представляет собой прямую линию. Губы ожесточенно сжаты и указывают на длительную оборонительную позицию; особенно картина Антониса Мора (рис. 293, Прадо, Мадрид). Она была написана в 1553-м, самое позднее — в 1554-ом году, через десять лет после первой картины. От той жесткой и трудной жизни, которую она сама себе и создала, королева быстро состарилась. Костный остов головы покрылся тонким слоем жира, что отчетливо видно по состоянию скуловой кости и нижней челюсти. Глаза выглядят более живо, чем на первой картине. Они широко открыты и показывают, что королева была очень внимательна относительно всего, что происходило вокруг нее. Взгляд настороженный и направлен на ближайшее окружение. Для женщины ее взгляд необычайно твердый. В нем есть что-то жёсткое. В верхнем веке можно заметить исчезновение жирового слоя. Первоначальное веко, напоминающее по форме кусочек персика, превратилось в булавовидное. Глаза в целом показывают нам умную, внимательную, деятельную женщину, которая, несмотря на всю свою духовную значимость, производит скорее отталкивающее впечатление.
Это впечатление усиливает форма рта. Хотя на нем больше нет той ожесточенности, которая свойственна ее молодому изображению. Ротовая щель представляет собой незначительно вогнутую по отношению к носу дугу, которая могла бы возникнуть при тихом смехе. Нижняя губа стала несколько толще. Это следует понять. После того, как королева пришла к власти, она больше не нуждалась в том, чтобы терпеть унижения, как было в ее юности и молодости. Поэтому, возможно, у нее возникла привычка в случаях, когда у нее бывали основания для дурного настроения, выпячивать нижнюю губу. Также и ставшие более отчетливыми морщины у уголков рта говорят о том, что теперь королева могла открыто выражать свои дурные настроения. Однако одновременно она старается придать своему лицу дружелюбный оттенок — или, правильнее, вероятно научилась симулировать дружеское расположение. На картине, написанной Антонисом Моором, придворным художником Филиппа II Испанского, это искомое дружеское выражение, вероятно, еще сильнее, чем оно было в действительности в ее повседневной жизни. Поскольку оно адресовано королю, с целью пробудить в нем симпатию и заинтересовать его, чтобы он, возможно, предложил ей, рано отцветшей английской королеве, свою руку и испанский трон. При всех обстоятельствах ее улыбка какая-то ненастоящая. Это типичный «ложный смех» в смысле Дюшена. С этими жёсткими глазами искренняя улыбка никак не вяжется.
Наиболее выраженные возрастные изменения на лице у мужчины я обнаружил на портретах Шопенгауэра (рис. 294 и 295). Портрет, написанный в период его юности, изображает необычайно прекрасного молодого человека с полными пухлыми губами, которые испытующе и придирчиво-сибаритски выдвинуты вперед. Я уже указывал на то, что полные губы часто без дальнейших оговорок интерпретируют как признак чувственности, и предупреждал против ошибочности подобного подхода. Однако при взгляде на молодого Шопенгауэра у меня действительно всегда создавалось впечатление, что в его полных губах выражается его чувственность. Умные относительно глубоко посаженные глаза с четко очерченным тарзальным веком потерянно смотрят вдаль.
И вот более позднее изображение! Глаза погрузились глубоко в глазницы, они не смотрят больше меланхолично и мечтательно, но неподкупно критическим взглядом устремлены на окружение. Брови по сравнению с изображением его в юности значительно сдвинуты и в целом смещены вниз. От этого возникают «бровные морщины». Еще больше фиксирует возрастные изменения форма рта. Он очень сильно вытянут в длину буккинатором и показывает, что старик вынужден от многого отказаться; верхняя губа ожесточенно втянута внутрь, углы рта указывают вниз. Рот старика представляет собой полную противоположность рту юноши. Мечтательный и наслаждающийся жизнью юноша превратился в фанатичного и ожесточенного пессимиста. Эти столь сильные изменения можно понять лишь в том случае, если познакомиться с историей его жизни.
Когда Шопенгауэру было 17 лет, его отец покончил с собой. Хотя из-за жесткости отца, он не смог с ним сблизиться при его жизни, он стал почитать его после его смерти. Мать же, которую он до этого любил, лишилась его привязанности. При этом существенную роль сыграла та не вполне безупречная жизнь, которую она вела в Веймаре. Отец Шопенгауэра заставил его овладеть профессией торговца. После его смерти он сначала, движимый определенным пиететом к отцу, продолжал обучение, хотя с юности его тянуло к совсем другому. Роковым для его развития было, далее, то, что его родители вместе с сыном годами разъезжали по Европе, поэтому регулярные школьные занятия, которые посредством общения со сверстниками могли бы, вероятно, придать большую твердость и определенность его характеру, были для него невозможны. И, наконец, Шопенгауэр был наследственно отягощен. Липман указывает, что у него наблюдалась наследственно обусловленная несгибаемая сила воли, но в то же время и болезненная горячность, которая у многих членов семьи проявлялась вплоть до сумасшествия. Эта проблемная наследственность уже в юности выражалась у Шопенгауэра в необычайной восприимчивости, которая могла приводить к тяжелейшим приступам страха. Становится ясно, почему на юношеской картине его глаза, полные меланхолии, так мечтательно смотрят вдаль. Наслаждающийся чувственный рот можно понять, если знать, что в юности Шопенгауэр в тяжелейшей степени был одержим демоном чувственности. Эйхлер рассказывает о нем, что он «был сердит на женщин и не чурался посещения борделей». Его позднейшая неприязнь к женщинам, согласно Эйхлеру, основывалась на присущем ему страхе из-за своей сильной чувственности попасть в полную зависимость от женского пола. Особенно роковым для его развития оказалось то, что он никогда не сближался с умной и духовно равноценной ему женщиной, которая оказалась бы в состоянии привить ему более высокие понятия о женском поле.
После годов «бури и натиска» в жизни Шопенгауэра наступило время тяжелой работы. Появляется его главный труд «Мир как воля и представление». Но ожидаемый и гарантированный, казалось бы, успех не приходит. Большая часть экземпляров первого издания была переработана в макулатуру. Ему не удалось также стать академическим преподавателем. При замещении гегелевской кафедры его обошли. И, наконец, вследствие этой, как сегодня полагают, несправедливой участи он тяжело заболел и ожесточился. Некую фрау Маргет, которую он обнаружил однажды в передней своей квартиры, и которая не подчинилась его требованию покинуть его жилище, он выставил наружу, применив силу. Она подала на него жалобу в нанесении телесных повреждений и добилась того, что он был осужден. Сотни талеров были растрачены на судебные процессы, а в результате он должен был в течение 20 лет, вплоть до ее смерти, выплачивать фрау Маргет ежегодно по 60 талеров.
Он начал презирать род человеческий и стал проповедником бесстрастия. Он отвернулся от общества и в течение 30 лет жил исключительно уединенно. В эти годы одиночества и ожесточения и сформировалось это старческое лицо — чувственный юноша превратился в аскетичного старика. Наследственность не играла никакой роли в этом превращении. Оно зависело от жизни, которую он вел и тех опытов, которые он проделал. Именно поэтому его лицо имеет для наших исследований такое большое значение.
