Отрицание Сэнди было настолько мощным, что не только не позволяло видеть реальность, но и не позволяло ей признать, что она может что-то видеть. Я понимала её боль, но мне необходимо было убедить её хотя бы предположить, что образ её родителей был фальшивым. Я попыталась представить ей дело в наименее угрожающем виде: «Я уважаю твои чувства к родителям и твоё доброе мнение о них. Я уверена, что, когда ты была маленькая, они делали ради тебя что-то хорошее. Но я знаю, что одна часть тебя знает или, по крайней мере, чувствует, что любящие родители не нападают с такой жестокостью на чувство собственного достоинства и на самооценку дочери. Я не хочу, чтобы ты покинула родителей или церковь: тебе необязательно отказываться от семьи и от религии. Но возможность выйти из депрессии, вероятнее всего, находится в зависимости от твоей способности отказаться от мифа о непогрешимости и совершенстве твоих родителей. Они были жестоки и причинили тебе вред. Неважно, в чём ты ошиблась: ошибка уже была допущена, и сколько бы они потом ни пилили тебя, они не могли этим её исправить. Разве ты не чувствуешь, какую рану они нанесли тебе-ребёнку, и как бессмысленна была их жестокость?»
«Да», произнесённое Сэнди, едва можно было расслышать. Я спросила её, было ли ей страшно думать обо всём этом, и она одобрительно кивнула, так как сила страха лишила её возможности говорить, но она набралась храбрости продолжать терапию.
После двух месяцев терапии Сэнди сделала некоторый прогресс, но продолжала цепляться за миф о совершенных родителях и винить себя во всех несчастьях своей жизни. Я попросила её пригласить родителей на одну из терапевтических сессий в надежде на то, что если бы мне удалось убедить их в том, что их поведение нанесло Сэнди огромный вред, они бы приняли часть ответственности за случившееся на себя и облегчили бы дочери задачу восстановления обрушенной самооценки.
На совместной сессии, едва мы представились друг другу, отец Сэнди начал с места в карьер: «Вы представить себе не можете, доктор, какая это была дрянь подростком. Она с ума сходила от мальчишек и постоянно их провоцировала. Все её сегодняшние проблемы начались тогда с тем проклятым абортом».
Я увидела, как глаза Сэнди наполнились слезами и поспешила на помощь: «Проблемы Сэнди начались не из-за этого, и я позвала вас сюда не для того, чтобы вы зачитывали мне список её преступлений».
Но всё оказалось напрасным: несмотря на мои неоднократные предупреждения, в течении всей сессии родители Сэнди по очереди атаковали её. Час терапии превратился в бесконечный, и когда они наконец ушли, Сэнди бросилась их оправдывать: «Да, я понимаю, они на самом деле выступили против меня, но я надеюсь, что терапия им понравилась. Они на самом деле хорошие люди, просто разнервничались от этой обстановки. Наверное, было бы лучше, если бы я их не приглашала... Они, скорее всего, от этого расстроились. Они ко всему этому не привыкли. Но они по-настоящему любят меня. Дайте им немного времени, и сами увидите».
Эта сессия, как и несколько последовавших за ней, не оставили сомнения в непробиваемой ментальной установке родителей, которые сопротивлялись любому намёку, который бы ставил под вопрос их мнение насчёт источника проблем их дочери. Ни один из них не собирался ни под каким видом признавать собственную ответственность. А Сэнди продолжала их боготворить.
«Единственное, что они хотели, это помочь мне!»
Для многих взрослых детей «тех самых» родителей отрицание представляет собой способ удалить из сознания определённые воспоминания и переживания и сделать так, как если бы они никогда не существовали. Однако, другие, например, Сэнди, прибегают к более утончённому механизму: рационализации. Когда мы рационализируем, мы находим «веские причины» происходящему, пытаясь сделать его менее болезненным или менее неудобным.
Вот типичные примеры рационализации:
«Если мой отец кричал на меня, то это потому что моя мать постоянно ворчала и выводила его из себя».
«Моя мать пила, потому чувствовала себя очень одиноко. Мне надо было проводить больше времени с ней дома».
«Мой отец бил меня, но не для того, чтобы причинить мне вред, а чтобы преподать мне урок».
«Моя мать никогда не обращала на меня ни малейшего внимания, настолько она была несчастна».
«Я не могу винить отца в том, что он злоупотреблял мной. Моя мать отказывала ему в сексе, а вы же понимаете, мужчинам это необходимо».
Все эти рационализации производятся нами с одной целью: сделать неприемлемое приемлемым. Не углубляясь в дело, может показаться, что механизм работает, но внутри нас всегда есть та часть, которая знает всю правду.
«Ну, он просто сделал это, потому что...»
Луиз, маленькая женщина с каштановыми волосами, чуть за сорок, находилась в процессе развода со своим третьим мужем. Она пришла на терапию по настоянию своей дочери, которая грозилась разорвать с ней отношения, если она не научится контролировать свои припадки ненависти.
С первых же моментов, жёсткая поза Луиз и её плотно сжатый рот рассказали мне её историю: это был подавленный вулкан ярости. Я спросила её о разводе и она сказала, что все мужчины в её жизни в конце концов бросали её: «Я из тех женщин, которые постоянно ошибаются в выборе. Сперва все мои отношения похожи на сказку, но сейчас я уже понимаю, что они не могут быть длительными».
Я внимательно слушала, как Луиз рассуждала о том, что все мужчины подлецы. Потом она начала сравнивать других мужчин со своим отцом: «О, господи! Почему мне ни разу не встретился мужчина, похожий на моего отца? Он был как кинозвезда... Все его обожали. Я хочу сказать, что у него была харизма, которая привлекает людей. Моя мать постоянно болела, и я проводила много времени с отцом... он и я. Это было лучшим временем в моей жизни. Другого такого, как мой папа, просто нет».
Когда я спросила, жив ли её отец, Луиз напряглась и ответила: «Не знаю. В один прекрасный день он исчез и всё. Мне было лет десять. Моя мать была невыносимой, поэтому он не выдержал. Он не оставил записки, не позвонил, ничего! Господи, как я скучала! Целый год после его ухода я каждый вечер слышала шум его машины у дома, день за днём... Если честно, я не могу винить его за то, что он сделал. Мужчина, полный жизни: что ему делать рядом с такой болезненной и такой инфантильной женщиной, как моя мать?»
Луиз всю свою жизнь ждала, что её отец, которого она так идеализировала, наконец-то вернётся. Неспособная признать, что он был обычным безответственным человеком, она прибегала к совершенно непропорциональной рационализации, чтобы продолжать боготворить его... несмотря на ту огромную боль, которую он причинил ей своим поступком.
Рационализация также позволяла Луиз отрицать ярость, которую она чувствовала к своему отцу за то, что тот бросил её в детстве. Скорее всего, именно эту ярость она отыгрывала в отношениях с другими мужчинами. Когда она начинала с кем-то встречаться, всё шло хорошо до тех пор, пока Луиз не узнавала человека близко. Но по мере того, как отношения становились всё более близкими, страх быть покинутой овладевал Луиз. Страх неизменно превращался во враждебность. Луиз не могла различить один и тот же паттерн неудачных отношений и то, что мужчины покидали её по одной и той же причине: при сближении она начинала бояться, что её бросят и становилась враждебной, а враждебность объясняла тем, что её неизменно бросают: «Им нельзя доверять, потому что они оборачиваются против тебя. Я сыта тем, что меня используют». Отец Луиз бросил её. Если бы она признала это, ей пришлось бы отказаться от самых дорогих фантазий и идеализированного образа отца, который она хранила. Но Луиз перенесла обиду и недоверие на других.
Сэнди, о которой мы говорили ранее, перенесла обиду на родителей и разочарование ими на своего мужа. Она не могла позволить себе обидеться на родителей, потому что это поставило под угрозу их идеализированный образ.
О мёртвых плохо не говорят или Гневаться на тех, кто вас разозлил
Когда я училась, в моём учебнике по психологии была серия картинок, иллюстрирующая то, как мы переносим на других наши чувства, особенно гнев. На первой картинке был изображён мужчина, на которого кричит его начальник. Несомненно, наорать в ответ рискованно для работника, и на следующей картинке мы видим мужчину, орущего на жену по возвращении домой. На третьей картинке женщина кричала на детей, а те пинали собаку, которая кусала кошку. Меня впечатлило, как точно, несмотря на непритязательность, отражали эти картинки способ, с помощью которого мы переносим конфликтогенные чувства с человека, который их вызвал, на более доступную мишень. Мнение Луиз о «всех мужчинах» может служить примером переноса гнева: «Все они просто кретины... Все!»
