Из этого не следует, что человек всегда в состоянии найти правильный ответ или верное решение каждой проблемы, а также смысл своего бытия. Скорее, верно обратное: как конечное существо, человек не гарантирован от совершения ошибки и поэтому рискует ошибиться. Я хочу еще раз процитировать Гёте, который сказал: «Мы должны всегда целиться в бычий глаз, несмотря на то что знаем, что не сможем попадать в него всегда». Или, говоря более прозаически: мы должны стараться достичь самого лучшего — в противном случае мы не сможем добиться даже относительно хорошего.
Когда речь шла о воле к смыслу, я говорил о смысловой ориентации и смысловой конфронтации; коль скоро речь зашла о смысле жизни, я должен сказать о смысловой, или экзистенциальной, фрустрации. Это то, что можно назвать коллективным неврозом нашего времени. Декан одного американского университета рассказал мне, что в своей работе он постоянно сталкивался со студентами, которые жаловались на бессмысленность жизни и которые пребывали в пустоте, которую я назвал «экзистенциальным вакуумом». С этим связано немало случаев самоубийств среди студентов.
Кроме этого, следует сказать о так называемой глубинной психологии, которую кто-то называет высшей психологией. Эта психология справедлива для высших проявлений человека, его чаяний, включая разочарования. Фрейд был достаточно гениален, чтобы сознавать ограниченность своей системы, как тогда, когда он признался Людвигу Бинсвангеру в том, что он «всегда ограничивал» себя «первым этажом и фундаментом здания»[10].
Один психолог — представитель высшей психологии в смысле, обозначенном выше, сказал, что нужны «убеждения и вера, достаточно сильные, чтобы они воодушевили людей очиститься и побудили их жить и умирать за нечто более величественное и прекрасное, нечто большее, чем они сами» и что студентов следует учить тому, что «идеалы — то, без чего невозможно выжить»[11].
Кто же этот психолог — представитель высшей психологии, которого я только что цитировал? Автор — не логотерапевт, не психотерапевт, не психиатр и не психолог, это астронавт Джон Гленн, представитель действительно «высшей» психологии...
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ДИНАМИКА И НЕВРОТИЧЕСКОЕ БЕГСТВО[12]
Чаще, чем когда-либо, психоаналитики сообщают, что они сталкиваются с новым типом невроза, который характеризуется, главным образом, потерей интереса и безынициативностью. Они жалуются, что в таких случаях традиционный психоанализ не эффективен. Снова и снова психиатры принимают пациентов, которые сомневаются в том, что жизнь имеет какой-то смысл. Такие случаи я называю «экзистенциальным вакуумом». Что касается того, насколько часто встречается данный феномен, я использую данные исследования, проведенного среди моих студентов в Венском университете: только 40% студентов (немцев, швейцарцев и австрийцев), посещавших мои лекции в Германии, утверждали, что они на своем собственном опыте испытали чувство крайнего абсурда, в то время как уже не 40, а 81% студентов (американцев), посещавших мои лекции в Англии, признались, что испытали тот же опыт. Из данного процентного соотношения мы не делаем вывод о том, что экзистенциальный вакуум является преимущественно американским заболеванием; он, скорее, является явлением, сопутствующим индустриализации.
Мне представляется, что экзистенциальный вакуум является следствием двойной потери: потери инстинктов, обеспечивающих безопасность животного в окружающем мире, и в более поздний период потери традиций, которым подчинялась жизнь человека в прежние времена. Сегодня инстинкты не подсказывают человеку, как он должен действовать, равно как и традиции больше не являются руководством к действию.
Готова ли психотерапия иметь дело с нуждами современности? Помимо прочего, я считаю небезопасным для человека сводить поиск смысла к стереотипным интерпретациям, утверждающим, что это — «не что иное, как защитные механизмы» или «вторичная рационализация». Я думаю, что поиск человеком смысла своего существования и даже простой интерес к нему, то есть его духовные чаяния, равно, как и его духовные разочарования, должны быть оценены по достоинству и не должны ни подавляться, ни устраняться через анализ[13] . Поэтому я не разделяю точку зрения Фрейда, которую он выразил в своем письме к княгине Бонапарте: «В тот момент, когда человек спрашивает о смысле и ценности жизни, он болеет»[14]. Скорее я подумаю, что такой человек только доказывает, что он — человек. Я помню, как мой научный руководитель в высшей школе однажды объяснил, что жизнь, в конечном счете, — не что иное, как процесс окисления. Услышав это, я вскочил и запальчиво спросил: «Если это так, то в чем смысл жизни?» Возможно, этим вопросом я впервые актуализировал свое духовное «я».
Стремление найти смысл жизни — это не просто «вторичная рационализация» инстинктивных влечений, это главная мотивационная сила в человеке. В логотерапии мы говорим в данном контексте о воле к смыслу в противоположность как принципу удовольствия, как и принципу воли к власти. В самом деле, «удовольствие» — это не цель человеческих устремлений, но, скорее, их побочный продукт; и «власть» это не цель, но средство, ведущее к цели. Таким образом, представители школы «принципа удовольствия» ошибаются, когда рассматривают побочное следствие в качестве цели, а сторонники школы «воли к власти» заблуждаются, когда рассматривают средства как цель.
Психотерапия пытается привести пациента к осознанию того, к чему он реально стремится в глубине своего «я». Выводя то или иное содержание в сознание, логотерапия не ограничивается инстинктивным бессознательным, но также учитывает духовные чаяния человека: она старается извлечь его стремление к смыслу жизни, прояснить смысл его существования. Другими словами, мы должны углублять самопонимание наших пациентов не только на субчеловеческом, но и на человеческом уровне. Пришло время ввести понятие так называемой глубинной психологии, которую некоторые называют высшей психологией.
В логотерапии пациент поставлен перед смыслами и целями и должен реализовывать их. Здесь может "встать вопрос — не слишком ли велик для пациента груз такого долженствования. Как бы то ни было, в эпоху экзистенциального вакуума гораздо большую опасность для человека представляет отсутствие достаточной нагрузки. К патологии приводят не только стрессы, но также их отсутствие, ведущее к ощущению пустоты. Недостаточность нагрузки, как следствие утраты смысла, так же опасна для психического здоровья, как и перегруженность. Нельзя избегать всякого напряжения. В любом случае человеку не нужен гомеостаз, ему, скорее, нужно серьезное напряжение — такое, какое возникает при наличии серьезных требований (Auffordentngscharakter), присущих смыслу человеческого существования. Жизнь человека приводится в порядок его смысловой ориентацией, подобно металлическим опилкам в магнитном поле. Таким образом, поле напряжения возникает между тем, что человек делает, и тем, что он должен делать. В этом поле действует, как я называю ее, экзистенциальная динамика. Эта динамика, скорее., тянет человека, чем толкает; вместо подчинения смыслу он решает, должна ли его жизнь организовываться серьезными требованиями смысла его существования.
Как нужна человеку сила гравитации (по крайней мере, в обычных условиях жизни), так нужна ему и влекущая сила, исходящая их смысла его бытия.
Человеку нужно проявить и реализовать этот смысл. Влияние экзистенциальной динамики, которое отражается в логотерапевтическом понятии «смысловой ориентации», было отмечено Котхеном, когда он открыл значительную положительную корреляцию между ориентацией на смысл и психическим здоровьем[15]. Дэвис, Маккорт и Соломон показали, что галлюцинаций, имеющих место во время сенсорной депривации, нельзя избежать, просто обеспечивая субъект сенсорными восприятиями, но можно избежать, восстанавливая смысловой контакт с внешним миром[16]. И наконец, Пирл Шредер сообщил, что у клиентов, показавших высокий уровень ответственности, терапевтические изменения оказались более значительными, чем у индивидов с низким чувством ответственности[17].
Сильная смысловая ориентация может также продевать жизнь или даже спасать ее. Первое напоминает мне тот факт, что Гёте работал семь лет над завершением второй части «Фауста». В конце концов, в январе 1832 года он завершил рукопись и через два месяца умер. Осмелюсь предположить, что в течение последних семи лет своей жизни он биологически жил за пределом своих возможностей. Он задержал свою смерть и оставался жив, пока не закончил свою работу и не реализовал смысл. Что же касается того, что смысловая ориентация спасает жизнь, я сошлюсь на свой клинический и метаклинический опыт, приобретенный в живой лаборатории концентрационных лагерей[18].
