А.В.: От личной контактности, от того, от какого лица я пришел, от протекции. Но некоторые связи появились совершенно случайно, через совершенно случайных третьих лиц. Например, когда я разыскивал живых манекенщиц, одна русская актриса кино, которая здесь играет или жертв или убийц на телевидении, сказала мне, что снималась как-то в эпизоде с французским актером. Он курил мундштук и сказал: «Я это делаю так, как моя бабушка, русская манекенщица». Она дала мне его телефон, у него был всегда автоответчик, я много раз оставлял ему записки, пока он не перезвонил мне и на мой автоответчик сказал: «Телефон бабушки такой-то». Я позвонил бабушке, и она сказала: «Вы мне звоните, очевидно, по просьбе моего внука». И она мне назначила встречу. Это совершенно случайная встреча. А другие встречи были скорее закономерными. Например, я часто бывал в русских старческих домах, и писал в русские старческие дома, спрашивал у директоров, есть ли там манекены. И некоторые говорили, что есть, но они не в своем уме. «Она уже не узнает собственного сына». Иногда это было правдой, а иногда и совсем неправдой.
О.М.: Ну а если неправда, то чем это было мотивировано?
А.В.: Мотивировано это было тем, что у детей были очень плохие отношения с родителями. Они считали, что родители не в своем уме, а я считаю, что родители в своем уме, если с ними разговаривать, как следует. Часто говорили: «Она ничего не вспомнит, вы зря теряете время». Самый пожилой человек, которого мне пришлось интервьюировать, это Надежда Дмитриевна Нилос, до сих пор жива. Ей около ста шести лет. Это очень серьезный возраст. Но она слишком даже в своем уме.
О.М.: Ваша сеть агентов, она какая, сколько в ней «боевых единиц»?
А.В.: Их ряды поредели. Но я знал более десяти кордебалетных балерин. Потому что я работаю в театре как декоратор, и балерины легче со мной сходились. И из-за того, что у балерин замечательная физическая подготовка, они почти все долгожительницы. Чего нельзя сказать о драматических актрисах. Их тело абсолютно не подготовлено к долгой жизни. Или певицы. Потом драматические актрисы просто не дожили, и я вам скажу, почему. Драматические актрисы – те, кто работал в театре еще в России. Все остальные не стали русскими драматическими актрисами, они стали французскими актрисами. Это проблема языка. А вот педагоги, которые уехали из Мари-инки, такие как Преображенская, Егорова, они здесь воспитали другое поколение танцовщиц. Эти балерины воспитаны на Западе, но в русской традиции. Чего нельзя сказать о певицах, потому что школы русского пения не существовало. Соответственно, русские балерины держались этого круга. Драматических актрис я практически не знал ни одной. И вот я их обзванивал. Нет, я не задавал им вопросов, которые касались истории костюма, я и сам бы мог им рассказать немало. Меня интересовали персоналии.
О.М.: А остальные?
А.В.: Остальные – это потомки, которые были тронуты тем, что я обратился именно к ним. Потомки с большей радостью относились к исследованию, потому что это было связано с родителями, и с одной стороны, свято, а с другой стороны, неожиданно, что кто-то этим может интересоваться. Потому что они этим не интересовались и не знали, как сохранить наследие. То есть десять балерин, пять певиц, десять, скажем, прима-балерин, которые гораздо заносчивей парижских. Они стали знаменитыми и даже не хотели отвечать. Были такие дивы, которые были слишком великими, как скажем, Тамара Туманова. Для русского человека сейчас это ни о чем не говорит, они не знают, кто такие Тамара Туманова или Тамара Григорьева. Они такие огромные дивы, к которым бы побоялись даже и подойти. Как если сказать бывшему советскому человеку: «Екатерина Максимова», он скажет: «Ого!», а здесь скажут: «Это, наверное, какая-та советская балерина». И это не произведет большого впечатления. То есть все в мире относительно географии.
О.М.: Я могу сказать, что с вашими личными агентами у вас установились глубокие личностные контакты?
А.В.: Огромные! Я могу позвонить им в любое время. И они мне могут сказать, что меня интересует, и я использую тот момент, что они еще живы. У меня была очень близкая «агентша», балерина Ольга Старке, она мне очень помогала. Нина Тихонова, внебрачная дочка Горького, помогала, но не всегда охотно. Потому что она полагала, что я перебегу дорогу ее воспоминаниям. Она написала «Девушку в синем», на некоторые вопросы она не отвечала. «Я не хочу отвечать, это будет в моей будущей книге». Хотя ничего в будущей книге и не было. И я ее понимаю.
Что помогает? Очень помогают цветы. Я никогда не являлся ни к одной даме без цветов.
О.М.: А какие это были букеты – три, пять, семь цветов?
А.В.: Нет, это были значительные букеты, как минимум двадцать роз! Все дамы говорили мне: «Ах зачем, зачем, не надо!» Потом хорошо помогают пироги и тортики, если к чаю зовут.
О.М.: А обычно предупреждают, когда на чай зовут?
А.В.: Да, обычно говорят слова: «Приходите на чай». Все знают, что это в пять часов. Вот если говорят: в пять часов, все знают, что это чай пить. А если к часу говорят, то это, скорее всего, к обеду, а если в восемь, то это, скорее всего, к ужину. Очень важно, конечно, благодарные звонки после чая или после ужина людям, чтобы сказать «спасибо» за встречу. Очень важны поздравительные открытки на день рождения, Новый год. Очень важны письма. Очень важно поддерживать связь, не исчезать с горизонта. Многие люди сохранили со мной очень нежные, «любовные» отношения, хотя это никогда не было сопряжено с наследством. Я никогда не получил никакой суммы денег ни от кого. Никогда не получил чего-то большего, чем стопки старых фотографий от них, которые имеют ценность, но не сравнимы с фамильными драгоценностями или иконами, скажем. И все мои наследства были только покупками. Скажем, когда поэтесса Ирина Одоевцева уехала в Россию, я купил почти всю ее мебель – комод, витрины. Хотя я не считаю, что эта мебель представляет какую-то ценность, но она несет дух человека. Она была моей подругой. И она все время грозилась научить меня писать стихи. Это было очень смешно. Она сказала так: «Я вас научу за три часа. Вот, например, «любовь – кровь», вот видите, уже стихи. Или «привет – буфет». Потом она говорила: «Вот книга моих воспоминаний «На берегах Невы», я сейчас вам ее надпишу. «Дорогому Александру Васильеву на добрую память, с дружеским расположением – Ирина Одоевцева». Она брала артрозной рукой ручку, ставила точку и понимала, что писать ей было трудно. «Это очень долго, – говорила она. – Напишем покороче: дорогому Александру Васильеву на память от Ирины Одоевцевой». Потом: «Александру от Ирины Одоевцевой». Кончилось это так: «Саше от Иры».
Моя специальность театрального декоратора считалась в эмиграции, видимо, достаточно денежной. Хотя я вовсе не богатый человек, но по сравнению с другими эмигрантами я понимаю, что я гораздо состоятельнее их. У меня очень много картин, предметов старины, и все приходят и говорят, что у меня музей. А я живу и не думаю, что это музей. Я все время покупаю картины, какие-то вещи. Мне нравится. А подарки это были вещи, предназначенные для помойки. Они говорили: «Вот пакет книжек, мы их или выкинем, или возьмите себе».
Но сам выход книги очень мне помог в смысле моего престижа. Потому что, несмотря на хорошее ко мне отношение, меня считали человеком или странным, или, может быть, человеком, который не доведет свое дело до конца. Многие меня удручали или докучали мне письмами, в которых язвительно спрашивали: «Ну, когда же ваша книга выйдет?» А она лежала в издательстве два года. Два года ее не могли выпустить, потому что она стоила больших денег. Только типография этой книги стоила семьдесят тысяч долларов. Для России это очень большие деньги. Ее печатали в Болонье, в Италии, ее оттуда нужно было перевозить, этот макет. И даже моя научный редактор Елена Беспалова она очень разумный человек, но допустила много ошибок при редактировании. А что делать?
О.М.: У вас не было возможности вычитать книгу?
А.В.: Было! Но я же живу во Франции, каждый раз я вычитывал гранки, но потом делали корректуру и получались новые ошибки. А когда нужно было пересылать гранки, они экономили на почте. Хотя я из-за этой книги приезжал в Россию, не скрою, раз шесть. И это все на чистом энтузиазме. Потому что тот гонорар, который я получил, вовсе не покрыл моих расходов. Я это сделал, потому что я хочу, чтобы осталась память о тех людях, жизнь которых я описываю. Потому что я прекрасно понимаю, что если бы я этого не сделал, этого бы не сделал никто никогда.
О.М.: Когда вы слушали эти рассказы, вы их записывали?
