class="a">[10], которая рассказывает о своем выдающемся голосе, который открыла ее сестра Маргерита. От лица Нады говорит ее сердце, израненное эмоциональной и психической нестабильностью матери, подверженной острым депрессивным состояниям, в результате которых она сильно отдалилась от дочери. Ранимое сердце девушки чувствует, что только ее пение может исцелить мать. Поэтому она начинает петь и становится Надой, преодолев, таким образом, страх быть брошенной и опасения, что ее недостаточно любят.
На трудностях взросления Анн Анселин-Шутценбергер построила науку, которую назвала психогенеалогией. В книге «Болезнь под названием родительство» (Una malattia chiamata genitori) [11] она весьма любопытным образом выстраивает в единую повествовательную композицию проблемные элементы воспитания на самом раннем этапе жизни.
Я пишу это не для того, чтобы дать однозначную оценку отношениям с родителями; я хочу изучить и проанализировать, что нам дало воспитание, постичь его суть и понять, как оно повлияло на нашу жизнь.
Например, образ «хорошей девочки» – это всегда продукт определенного воспитания и совершенно несчастный, на мой взгляд, персонаж. «Хорошая девочка» играет только в куклы; всегда аккуратно выглядит и прилично одета; должна всегда помогать матери и заботиться о братьях и сестрах, даже когда они дергают ее за волосы, выдумывают разные шалости и грубят. «Хорошая девочка» всегда должна быть готова поделиться своими игрушками, не ожидая, что с ней поделятся в ответ. Она всегда послушна и готова услужить.
Следующая моя собеседница, Элиза, рассказала, как она была «хорошей девочкой»:
Не высовывайся
Мама всегда говорила мне: «Не высовывайся. Никогда не стремись быть первой, уступай другим». По сути, она просила меня жертвовать собой, проявлять мягкость, не создавать конфронтаций. Я должна была стать тем островком спокойствия, которого не существовало у остальных членов семьи, потому что в их отношениях преобладали конфликты и взаимное унижение. По мнению матери, я должна была стать той дочерью, которая каким-то образом спасет всю семью. Она видела меня хорошим ребенком, который всегда будет вести себя правильно.
Только позже я поняла, что это была концепция воспитания; именно так, в ее представлении, меня надо было растить.
Далее Элиза начала рассуждать о своей судьбе, о том, как ей пришлось адаптироваться к написанному для нее сценарию воспитания, который мать разработала, а отец в некотором смысле утвердил. Может ли она выйти за его рамки? Конечно, да, если начнет анализировать свое воспитание, отдавать предпочтение собственному выбору, даже чисто в умозрительных вопросах – то есть всегда делать не то, чего хотели от нее другие; иными словами,
это возможно, если стараться жить своей собственной жизнью, а не чужой.
По словам израильского психоаналитика Галит Атлас, «у каждой семьи есть своя история травм. Каждая травма хранится внутри семьи совершенно уникальным образом и оставляет свой эмоциональный отпечаток на тех, кому еще предстоит родиться» [12].
Безусловно, здесь речь идет о трагическом событии, хотя его масштабы могут быть различны. В самых тяжелых случаях, когда травма – непрерывный процесс, годами разрушающий повседневную жизнь семьи, она зачастую вызвана неадекватным поведением взрослых (алкоголизмом, наркоманией, педофилией, физическим или психологическим насилием) либо страшными семейными тайнами.
Травмирующие события также могут быть совершенно непредвиденными: автомобильная авария, падение с тяжелым исходом, операция или серьезная болезнь, угрожающая жизни члена семьи и потенциально смертельная. Этот тип травмы запускает то, что в терминологии Зигмунда Фрейда называется механизмом вытеснения или подавления. Принцип его работы заключается в том, что, когда на бессознательном уровне присутствует травмирующее воспоминание, связанные с ним сильные болевые ощущения подавляются, ведь, если бы травма была постоянно активирована, дальнейшее существование оказалось бы невозможным: сознание постоянно заполняли бы паника, страх, ощущение собственной неполноценности и беспомощности.
Механизм подавления защищает нас, лишая воспоминание эмоциональной значимости. В таких случаях травма остается в сознании как «не особо значимое», «неважное» событие. Разделение чувств и мыслей, с одной стороны, позволяет нам избежать слишком разрушительных эмоций, однако, с другой стороны, капсулирует травму, не давая возможности ее проработать [13].
Альбом для наклеек
Марио сорок лет, он работает менеджером по продажам в крупной компании на севере Италии. Он чувствует, что его что-то беспокоит, и, чтобы понять причину, начинает посещать в моем институте курс по навыкам работы в команде, который затрагивает также специфику его сферы деятельности – маркетинг и продажи. Слушатели получают задание: вспомнить эпизод из детства, который, по их мнению, сыграл важную роль в выборе ими профессии и который может быть полезен для достижения цели обучения. Каждый вспоминает что-то свое. Марио рассказывает о том, как обменивался наклейками в школе. Его сделки всегда были успешными. Это и навело его на мысль, что у него есть способности. Наклейки ему покупал дедушка… Дедушка! В этот момент Марио надолго замолкает. Мы все смотрим на него и ждем продолжения. Я понял, что он обнаружил подавленное воспоминание. Наконец Марио приходит в себя и начинает рассказ:
Мне было семь лет, я заканчивал первый класс. Моя тетя пришла забрать меня из школы и сказала, что дедушка работал на тракторе и, когда разворачивался на холме, трактор перевернулся, и дедушка погиб. «Будут похороны, – сказала мне тетя, – а сейчас мы поедем посмотреть на него». Я не понимал, что она имеет в виду. Посмотреть, жив он или умер? Посмотреть на что? Тетя не ответила. Меня привели в странную комнату, где было много людей. В какой-то момент я почувствовал, что меня толкают вперед, и вдруг оказался перед гробом, где лежал дедушка. «Прикоснись к нему! Это в последний раз», – приказал мне чей-то взрослый голос. Я все еще ничего не понимал и был буквально в ужасе. Ведь дедушка еще вчера играл со мной и покупал мне наклейки в газетном киоске. Я дотронулся до него – он был холодным, прямо ледяным. И тут я упал в обморок, на глазах у всех, а очнулся уже в больнице.
Я подавлял эти воспоминания, а теперь они внезапно пробудились.
Вот это и есть травма – она капсулируется и остается в тишине нашего внутреннего хранилища;
мы избегаем воспоминаний о травмирующем опыте, чтобы продолжать жить, чтобы избежать коллапса, как и случилось с Марио. Но в сорок лет, в середине жизненного пути, в безопасной обстановке он может позволить себе вспомнить.
В этой книге мы поговорим о болевых точках, иногда заходя на территорию травмы или затрагивая тему моделей воспитания.
НЕГАТИВНЫЙ ОПЫТ ДЕТСТВА
К счастью, в негативном опыте детства преобладают именно болевые точки, а не травмы. Я помню летний лагерь в 1960-х годах, устроенный по армейскому образцу, с поднятием флага, множеством обязанностей и дежурствами. Но что лично у меня вызывало наибольший ужас – это тихий час. Мне совсем не хотелось спать днем, я перестал это делать в пять лет, но нас заставляли оставаться в комнатах и спать или хотя бы притворяться. Мы не могли выйти даже в туалет, потому что дежурная монахиня или ее помощница, сидевшие за занавеской, нас не выпускали.
Далее хочу рассказать о нескольких не очень приятных ситуациях, которые произошли в моем детстве.
Солнечные ванны
Помимо дневного сна, в тот месяц мы каждый божий день должны были принимать солнечные ванны. Это оказалось настоящим мучением: у меня было лицо, усыпанное веснушками, и очень светлая, молочно-белая кожа. Мы оставались на солнце так долго, что кожа отшелушивалась сама по себе. В семь лет я думал, что это правильно, так и должно быть. Поэтому в письма, которые мы писали родителям каждую неделю, я решил вкладывать по кусочку своей кожи в доказательство того, что я добросовестно прохожу курс солнечных ванн. Но действительно любопытно в этой истории одно обстоятельство: за несколько лет до смерти матери я спросил, помнит ли она, как я присылал ей из летнего лагеря лоскутки собственной кожи. В ответ она заявила, что никогда ничего подобного не получала. Тогда я понял, что руководство лагеря тщательно проверяло наши письма и не задумываясь убирало эти наглядные свидетельства, чтобы избежать возможных претензий, которых, впрочем, не последовало бы, потому что в те времена
