«Это превращается в политический акт. Именно этого хотят столь многие люди», — комментирует Стен Финни, бывший председатель Международной стратиграфической комиссии — той самой организации, которой в конце концов придется голосовать об официальном признании термина «антропоцен»3.
Хотя большинство геологов воздерживается от оценочных суждений о воздействии человечества на планету, если новое имя побудит нас глубже задуматься о далеких последствиях наших поступков, это будет хорошо. «Смена названия подчеркнула бы ту гигантскую ответственность, что лежит на человечестве как на хранителе Земли», — писал Пауль Крутцен4. Подумайте, как это может изменить наши воззрения и поведение и какие последствия это может иметь для будущего Земли.
Назвать и устыдить
Когда-то именование считалось магическим актом, потому что имя, которое мы даем человеку или предмету, определяет то, какими их видит мир. Нелегко всерьез воспринимать полководца по имени Кутберт или женщину-хирурга Фокси. Имена и названия влияют на то, как мы реагируем на людей и предметы. Одно социологическое исследование установило, что по фиктивным резюме, подписанным «обычными для белых» именами, работодатели в Бостоне и Чикаго в полтора раза чаще приглашают на собеседование, чем по резюме с «афроамериканскими» именами5. Другие изыскания показали, что неохотно нанимают также людей с редким собственным именем6.
Странным образом могут влиять на нас имена, которые мы носим. Группа маркетологов и психологов путем научного исследования выявила, что люди склонны предпочитать бренды и продукты, начинающиеся с той же буквы, что и их имя7. Испытуемые, которых просили ранжировать шоколадные батончики «по ощущениям», ставили марки, начинающиеся на ту же букву, что и их имя, выше, чем эти марки стояли в среднем по всей группе опрошенных.
Но способность имени формировать реальность достигает пика, когда приходит время давать имена товарам, организациям, проектам, предприятиям — и даже законам.
Обычно мы считаем, что преступник, искупивший вину перед обществом, должен получить второй шанс и равные со всеми права. В США это не распространяется на насильников. В 1994 г., после того, как досрочно выпущенным из тюрьмы маньяком была изнасилована и убита семилетняя Меган Канка, законодатели штата Нью-Джерси, где это случилось, быстро приняли закон, требующий, чтобы присутствие в местном сообществе людей, осужденных за тяжкие преступления против половой неприкосновенности, предавалось огласке. Два года спустя закон Меган прошел в федеральном правительстве, и вскоре в той или иной редакции его приняли все штаты. В итоге люди, совершившие преступления сексуального характера, в США носят несмываемое клеймо, с которым весьма непросто найти жилье и работу или строить личные отношения. Кто-то подвергается словесным и физическим оскорблениям, над кем-то чинят самосуд.
Это суровое обхождение с теми, кто и так в непростой ситуации (некоторые из этих людей попали в реестр половых преступников еще сами будучи детьми), но, возможно, в масштабах общества эта мера оправданна, если помогает снизить число преступлений против половой неприкосновенности. Однако данных о том, что закон Меган оказывает такой эффект, практически нет.
По информации, известной благотворительной организации NSPCC, «несмотря на широкое одобрение родителей, нет никаких подтверждений, что обнародование списков осужденных за половые преступления способствует безопасности детей. И нет подтверждений, что закон Меган снижает уровень рецидивов»8. К такому же выводу привело исследование, проведенное Ратгерским университетом и Департаментом исправительных учреждений штата Нью-Джерси9. И это неудивительно, если учесть, что подавляющее большинство половых преступлений против малолетних совершается членами семей или знакомыми жертв и только в 7% случаев (по США) нападают посторонние люди10. Более того, есть свидетельства, что о преступлениях сексуального характера пострадавшие зачастую не заявляют, «опасаясь огласки среди соседей»11. Кроме того, закон Меган, вероятно, заставляет преступников скрываться, что делает их опаснее. И все же любые попытки изменить закон или повлиять на общественное мнение, горячо его поддерживающее, оказались безуспешными. Насколько это объясняется названием закона? Трудно, услышав эти слова, не вспомнить ту крошку-девочку и ее страшную участь. Не это ли мешает людям трезво оценить эффективность и справедливость закона? Нет ли связи между этой отсылкой в названии закона и стабильным народным одобрением самых крайних и жестких его применений?
«Те, кто выступает против инициатив типа закона Меган, тем самым как бы изобличаются в равнодушии к судьбе Меган, к ее родным и к другим жертвам преступлений», — писал специалист по публичному праву доктор Брайан Кристофер Джонс в своей диссертации «От нейтрального к красноречивому: как названия законопроектов влияют на политический процесс и направляют его». (Как еще один пример закона, который практически невозможно оспаривать из-за названия, доктор приводит американский «Патриотический акт» [26].) Далее он пишет:
Такой закон становится памятником человеку, чье имя упомянуто в названии, и это влечет серьезные правовые последствия. Законодатель, испытывающий сочувствие к этому человеку, но возражающий против самого закона, оказывается в довольно двойственной ситуации, когда приходит время голосовать12.
Выходит, неудивительно, что в сенате США закон Меган одобрили единогласно, а в палате представителей за него проголосовали 418 человек, и ни один — против. Такова власть имен.
Специально придуманные имена нередко используются, чтобы опорочить некую инициативу или вовсе свести ее на нет. Во время выборов 2017 г. одним из главных политических шагов Терезы Мэй было новое финансирование социальных программ для взрослых. Согласно предложенным поправкам, повышались суммы отчислений, взимаемых с людей, которые получают от государства уход в их собственных домах. При условии, что находящиеся в их владении активы — включая жилье — дороже £100 000. Платить при жизни этим людям не придется, долг вычитается после их смерти из стоимости имущества. Эти меры были вполне разумной попыткой как-то компенсировать серьезный рост социальных расходов государства, объясняющийся тем, что британцы стали дольше жить. По мнению многих, это было справедливое предложение: оно снимает бремя расходов с плеч молодых налогоплательщиков, пытающихся заработать на собственное жилье, и переносит его на тех стариков, чьи дома недавно резко взлетели в цене.
Его уничтожили наименованием. Оппозиционная лейбористская партия для описания предложенной Мэй схемы вынула из нафталина старое, но, как и прежде, хлесткое название «налог на деменцию». По данным Альцгеймеровского общества, «уход за людьми с деменцией обходится дороже, чем за любой другой категорией пациентов, и им приходится больше всех платить. Поэтому налог на общественный уход за взрослыми и прозвали налогом на деменцию»13.
И плевать, что многие люди, нуждающиеся в уходе на дому, совсем не страдают деменцией — название оказалось настолько сильным, что целиком скомпрометировало предложенную политику. Молодые избиратели, которые, казалось бы, должны приветствовать начинание, снимающее с них налоговое бремя, вместо этого увидели в Терезе Мэй чудовище, вознамерившееся ограбить их немощных бабушек и дедушек. Во время избирательной кампании консерваторы потеряли множество голосов только из-за этого предложения. Сколь бы удобно и разумно ни было брать со стариков в дорогих домах доплату за государственную заботу, название «налог на деменцию» гарантирует, что мало у кого из британских политиков хватит духу вернуться к этой идее.
