в структуре нашей целостной личности и, как любая часть структуры, определяются ею как целым и сами определяют ее.
Если мы основываем свое моральное суждение о человеке на том, мог он или нет принять другое решение, никакого морального суждения вынести нельзя. Откуда, например, можем мы знать о внутренней стойкости человека, позволяющей ему противиться силам окружения, воздействующим на него с детства и впоследствии, или об отсутствии жизнеспособности, из-за чего другой человек тем же силам подчиняется? Как можем мы знать, не повлияло ли на развитие характера индивида в определенном направлении случайное событие, такое как встреча с добрым и любящим человеком, в то время как отсутствие такой встречи могло бы направить его в противоположном направлении? Действительно, знать этого мы не можем. Даже если мы будем основывать моральное суждение на предпосылке, что человек мог бы действовать иначе, факторы его конституции и окружающей среды, влияющие на развитие характера, так многочисленны и сложны, что практически невозможно прийти к обоснованному заключению о том, могло или нет его развитие пойти другим путем. Все, что мы можем предположить, это что существовавшие обстоятельства привели к тому развитию, которое и имело место. Отсюда следует, что если бы наша способность выносить суждение о человеке зависела от наших знаний о том, что он мог бы действовать и иначе, мы как исследователи характера должны были бы признать свое поражение в том, что касается этических суждений.
Однако такой вывод необоснован, потому что исходит из неверной предпосылки и путаницы с определением суждения. Последнее может иметь два разных значения: во-первых, мысленное действие утверждения; во-вторых – деятельность «судьи» по оправданию или осуждению.
Моральное суждение второго рода основывается на идее авторитета, превосходящего человека и выносящего ему приговор. Такой авторитет обладает привилегией миловать, осуждать и наказывать. Его приговор окончателен, поскольку он выше человека и обладает недосягаемыми для него мудростью и могуществом. Даже представление о судье, который в демократическом обществе избирается и теоретически не стоит выше своих сограждан, окрашено древней концепцией судящего божества. Хотя персона судьи не обладает никакой сверхъестественной властью, его должность ею обладает (формы почтения, положенного судье, представляют собой уцелевшие пережитки преклонения перед авторитетом-сверхчеловеком, а неуважение к суду психологически тесно связано с lèse-majеsté [140]). Однако многие люди, не занимающие должности судьи, принимают на себя его роль, вынося моральное суждение, готовые осуждать или оправдывать. Их отношение нередко содержит значительную долю садизма и деструктивности. Возможно, нет другого феномена, в котором крылось бы так много деструктивного чувства, как «моральное негодование», позволяющее проявляться зависти и ненависти под маской добродетели [141]. «Негодующий» человек получает удовлетворение, в кои-то веки обливая презрением и втаптывая в грязь другого; это сочетается с чувством собственного превосходства и праведности.
Гуманистическая оценка этических ценностей имеет тот же логический характер, что и рациональное суждение вообще. Вынося ценностное суждение, человек судит о фактах; он не чувствует себя подобным божеству, превосходящим других и уполномоченным осуждать или прощать. Оценка человека как деструктивного, алчного, ревнивого, завистливого не отличается от врачебного диагноза заболевания сердца или легких. Предположим, мы должны судить убийцу, о котором известно, что он представляет собой патологический случай. Если бы мы могли узнать все о его наследственности, раннем и позднейшем окружении, мы, весьма вероятно, пришли бы к заключению, что он полностью находился под влиянием условий, над которыми не имел власти; пожалуй, это относилось бы к нему даже в большей мере, чем к мелкому воришке, было бы «понятнее». Однако это не означает, что мы не должны осудить его порочность. Мы можем понять, как и почему он стал тем, кем стал, но мы также можем вынести суждение о том, что он собой представляет. Мы можем даже предположить, что стали бы такими же, как он, живи мы под гнетом тех же обстоятельств; однако хотя такие соображения не позволяют нам принять на себя роль божества, они не препятствуют нам вынести моральное суждение. Проблема понимания в противовес суждению о характере не отличается от понимания и суждения о любом человеческом поступке. Если мне нужно оценить пару ботинок или картину, я делаю это в соответствии с определенными объективными стандартами, применимыми к данным предметам. Если предположить, что ботинки или картина – низкого качества, а кто-то указал на тот факт, что сапожник или художник очень старался, но какие-то обстоятельства помешали ему лучше выполнить работу, я не изменю своего суждения о продукции. Я могу чувствовать симпатию или сочувствие к сапожнику или художнику, я могу испытывать искушение помочь им, но нельзя сказать, что я не могу судить о работе, потому что понимаю, почему она некачественная.
Основная задача в жизни человека – произвести себя на свет, стать тем, кем он потенциально является. Самым важным продуктом его усилий является его собственная личность. Можно объективно судить о том, насколько человек в этом преуспел, до какой степени реализовал свои возможности. Если он потерпел неудачу, эту неудачу можно опознать и судить так, как она того заслуживает, – как моральное поражение. Даже если известно, что шансы на удачу были ничтожны и что любой на его месте тоже потерпел бы поражение, оценка человека останется той же. Если можно полностью понять все обстоятельства, сделавшие человека тем, кто он есть, можно испытывать к нему сочувствие, однако это сочувствие не меняет справедливости оценки. Понимание не означает попустительства, оно означает только, что вы не обвиняете человека, словно вы – божество или высший судия.
6. Абсолютная в противовес относительной, универсальная в противовес социально имманентной этике
В самом деле, мы видим, что иногда какой-либо один объект действует на людей таким образом, что, хотя он и не существует в наличности, однако они бывают уверены, что имеют его перед собой, и когда это случается с человеком бодрствующим, то мы говорим, что он сумасшествует или безумствует. Не менее безумными считаются и те, которые пылают любовью и дни и ночи мечтают только о своей любовнице или наложнице, так как они обыкновенно возбуждают смех. Но когда скупой ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец – ни о чем, кроме славы, и т. д., то мы не признаем их безумными, так как они обыкновенно тягостны для нас и считаются достойными ненависти. На самом же деле скупость, честолюбие, разврат и т. д. составляют виды сумасшествия, хотя и не причисляются к болезням.
Спиноза [142]
Обсуждение абсолютной этики в противовес относительной было в значительной мере и без
