Творческий процесс, осуществляющийся в условиях напряженности между бессознательным и сосредоточенным вокруг эго сознанием, представляет собой прямую аналогию с тем, что Юнг описал как трансцендентальную функцию. Иерархия творческих процессов основывается на различной степени вовлеченности в них эго и сознания. В том случае, когда бессознательное создает что-то без участия эго, или когда эго остается исключительно пассивным, достигается низкий уровень творчества; этот уровень растет с увеличением напряжения между эго и бессознательным. Но трансцендентальная функция и объединяющий символ могут появиться только там, где существует напряжение между стабильным сознанием и «заряженным» бессознательным. Подобный комплекс, как правило, влечет за собой подавление одного из полюсов: либо победу стабильного сознания, либо его капитуляцию и победу бессознательного. Только если это напряжение сохраняется (а это всегда вызывает страдание), может родиться третий элемент — «трансцендентальный» или превосходящий обе противоположности и соединяющий их части в неведомое, новое творение.
«Живой символ не может родиться в инертном или плохо развитом разуме, поскольку такой человек будет удовлетворен уже существующими символами, предложенными ему установившейся традицией. Новый символ может создать только страстное желание высоко развитого разума, для которого навязанный символ уже не содержит наивысшего согласия в одном выражении. Но, ввиду того, что символ проистекает из его наивысших и новейших достижений и также должен включать в себя глубочайшие корни его бытия, этот символ не может быть однобоким порождением полностью разделенных умственных функций, он должен быть, по крайней мере, в такой же точно степени порождением наиболее низких и наиболее примитивных движений его души. Чтобы это взаимодействие несовместимых состояний вообще стало возможным, оба они должны стоять бок о бок в абсолютно осознаваемом противостоянии. Подобное состояние неизбежно влечет за собой яростный разрыв с собственным «я, причем до такой степени, что тезис и антитезис взаимоисключают друг друга, в то время, как эго по-прежнему вынуждено признавать свое абсолютное участие в них обоих.16
Один полюс этого напряжения создается сознанием творческого человека, его волей и желанием сделать дело. Как правило, он знает цель и как к ней идти. Но из бесчисленных рассказов творческих людей мы знаем, что, независимо от их желаний, бессознательное зачастую вламывается со «своими претензиями, которые никак не совпадают с намерениями художника. (Приведем лишь один пример: цикл Томаса Манна об Иосифе поначалу задумывался, как небольшой рассказ, но потом перерос в длинный роман, потребовавший десять лет труда.) Но, несмотря на автономию бессознательного, архетипический мир не занимает враждебную полярную позицию по отношению к сознанию; ибо часть сознания творческого человека всегда восприимчива, доступна и повернута к бессознательному. Таким образом, у величайших из творческих людей основное содержимое, подавленное коллективным сознанием, вырывается на поверхность не как враждебная сила, поскольку «я» творческого человека, его целостность, и эту силу превратило в созидательную энергию.
Связь творческого человека с корнями и основой коллектива, пожалуй, наиболее красиво выражают слова Гельдерлина: «Мысли об общинном духе тихо умирают в душе поэта.17 Но плоды труда творческого человека, как часть его развития, всегда связаны с его «простой индивидуальностью, с его детством, его личными ощущениями, его взлетами и падениями, склонностью его эго к любви и ненависти. Ибо обостренное восприятие творческого человека позволяет ему в большей степени, чем обычному человеку, познать самого себя и пострадать от самого себя. Его устойчивая зависимость от своего я защищает его от соблазна коллективного эго-идеала, но делает его более чувствительным к пониманию его неадекватности самому, себе, своему «я. Через это страдание, причиняемое ему его тенью, ранами, полученным еще в детстве и с тех пор не затянувшимися (это врата, сквозь которые течет поток бессознательного, но которые доставляют непрерывные мучения эго), творческий человек достигает смирения, которое не дает ему переоценивать свое эго, поскольку он знает, что слишком зависит от своей цельности, от неведомого «я» внутри него.
Как его детская природа, так и его неадекватность миру, вечно поддерживают в нем его память о первичном мире и то счастливое чувство, что он может, по крайней мере время от времени, быть адекватным этому миру и восприимчивым к нему. В творческом человеке, восприимчивость и страдания, проистекающие из высшей формы чувствительности, не ограничиваются восприятием детского и архетипического миров, а также «реального, «великого, так и хочется сказать «стоящего» мира. Можно быть уверенным, что всегда и везде он будет стремиться открыть это мир заново, заново разбудить его, придать ему форму. Но он не отыщет этот мир, если будет искать что-то, находящееся вне его; нет, он знает, что его встреча с полной реальностью, с единым миром, в котором все по-прежнему пребывает в «целости, связана с трансформацией его самого в направлении целостности. По этой причине, он должен в любой ситуации, в любом комплексе, расчищать тот единственный проход, через который может проникнуть открытый мир.
Но хотя, в особенности у величайших из творческих людей, процесс формирования зачастую идет долго и трудно, требуя от эго и сознания огромных усилий, встреча с собственной глубиной является, как и любой подлинно трансформативный процесс, не актом воли и не чудом, а событием, происходящим по милости Божьей. Это не уменьшает значимости «орiiв, напротив — увеличивает ее; поскольку, в результате загадочного общения с «я, эго, обоснованно ли, необоснованно ли, но возлагает на себя ответственность за работу, не отрицая своей вины и неготовности.
Хотя творческий процесс зачастую направлен на удовольствие и не всегда преисполнен страдания, внутреннее напряжение или страдание души создает проблему, которую можно творчески решить только путем создания произведения. В этом страдании, которое творческий человек должен испытывать в своей непрерывной борьбе с бессознательны
и самим собой, восходящая трансформация, которая составляет процесс его индивидуации, ассимилирует все недостатки, поражения, неудачи, тяготы, несчастья и болезни человеческой жизни, что обычный человек отбрасывает в сторону и относит на счет тени и дьявола, как отрицательных элементов, противостоящих его эго-идеалу.
Но единство эго и «я, которое определяет творческий процесс, как таковой, содержит также зоны оцепенения и хаоса, угрожающие жизни обладающего сознанием человека. В творческой сфере они порождают третий элемент, который охватывает и превосходит их обоих, и этот элемент есть форма. Обе антитезы участвуют в ней, ибо оцепенение и хаос — это два полюса, соединенные в форме, и форме с двух сторон угрожают склероз и хаотический распад.
Однако негатив исправляется не только узами формы. Ибо творческий человек всегда находит источник роста и трансформации в своей собственной тени и несовершенстве.
Мы перд тем, что беспокоит и пугает нас,
С начала самого в долгу, которого не возвратить.
Смерть — вечная участница создания:
Вот так слагаются неслыханные песни.18
В данном случае, «смерть» означает, как ужас и опасность, так и рубежи человеческой слабости. Она — это все, что причиняет эго страдания и мучения. Восхваляя смерть, как необходимое условие любой трансформации, смешивающей жизнь и смерть, поэт соединяется с самим Богом творчества, Богом трансформации, который дарит жизнь и смерть, и сам является жизнью и смертью.
Творческий человек ощущает и себя, и божество, как изменение, как добровольную трансформацию в творении. И поэт говорит и о божестве, и о самом себе, когда он вкладывает в уста Творца следующие слова:
В моих работах есть порыв,
Меня влекущий к все учащающимся превращеньям.19
Рискуя присовокупить к одной несовершенной формулировке еще одну, я бы хотел закончить мои заметки анализом одного из стихотворений Рильке. Объяснить смысл стихотворения можно только очень приблизительно; но нас может оправдать то, что это стихотворение является уникальным выражением тех отношений, о которых мы сегодня говорили.
Стихотворение, о котором идет речь, это двенадцатый сонет из второй части «Сонетов к Орфею»:
Стремиться к преобразованиям, найти вдохновение в пламени
Где, полная перемен, вещь ускользает от тебя;
дух — источник, который правит всем земным,
В движении жизни больше всего любит поворотный момент.
