ее глубокую привязанность и преданность Дэвиду и детям. Я могу лишь уважать и восхищаться этими ее удивительно мощными качествами.
Кейтлин любила Дэвида при жизни и очень скучала по нему, когда его не стало. «Он вовсе не был идеальным мужем, но он был МОИМ», – сказала она. Теперь Кейтлин осталась одна. Она грустила из-за опустевшей постели. Она зарывалась покрасневшим от рыданий лицом в его футболку, чтобы почувствовать его запах. Но в смерти Дэвида было что-то чистое и ясное. Между ним и Кейтлин не осталось сожалений. Они заботились друг о друге и о своих детях. Его болезнь с достоинством исправила все ошибки.
Боль накрыла Кейтлин спустя шесть недель после смерти Дэвида, когда оцепенение начало проходить. Она остро почувствовала утрату, и это ошеломило и опустошило ее. Она плакала. На одном из сеансов Кейтлин достала фотографию Дэвида, которую сделала после его смерти, и сказала: «Мертвым он казался спокойнее, выглядел округлым и бежевым». Она скучала по нему, потому что смогла отбросить «дурацкие моменты из прошлого»: «Как бы я хотела снова прижаться к его грязной шее, за которую так часто его ругала. Это очень меня успокаивало».
Иногда Кейтлин отрицала свою боль и срывалась, чем подвергала себя опасностям. Например, она ходила на вечеринки или ругалась с коллегами. Секс – естественный механизм выживания человека, и она решила воспользоваться им. Кейтлин лишилась интимной близости и теперь делала все, чтобы вернуть ее. Секс по своей сути связан с созданием жизни. Это противоположность смерти. Кейтлин не могла жить без секса, но редко получала удовольствие. Она часто чувствовала себя использованной. В отношениях с мужчинами она всегда стремилась давать, но в итоге оставалась неудовлетворенной. У Кейтлин был друг, дружба и секс с которым ее устраивали. Встречи с другом на бегу между работой и домом отражали то, что поколение моих родителей называло cinq à sept [1]. Секс был приятным, отношения легкими, и это нравилось Кейтлин. Но в тени постоянно маячил Тим.
Он кормил ее обещаниями, которые ни к чему не вели. Он помог Кейтлин составить речь на похороны Дэвида. Она была благодарна ему за это, но Тим не мог дать ей желаемое внимание. Он лишь усугублял ситуацию.
Кейтлин применяла стратегии, которые, по ее опыту, хорошо работали. Она гуляла с детьми в парке, готовила вкусные блюда, слушала аудиомедитации перед сном, читала книги. Она приучила себя не оставлять телефон в спальне и перестала маниакально искать Тима. И самое главное – она регулярно виделась с друзьями, которые любили ее, смеялась и плакала вместе с ними.
Мы много говорили о Джоби и Китти. Они инстинктивно тянулись к братьям Дэвида, которые приходили поиграть с ними в футбол или забирали с собой на целый день. Дети скучали по объятиям Дэвида, и любая мелочь могла легко расстроить их и вызвать истерику. Кейтлин старалась не нарушать их привычный распорядок дня и правила поведения. Я сказала ей, что для детей нужно установить границы ради своей безопасности. По ночам они вместе зажигали «свечу папочки» и часто рассказывали забавную историю о нем. Кейтлин видела в детях Дэвида: «Джоби ведет себя как его папа, мимика и все такое». Она называла это «природой, воспитанием и Ницше». Она вспомнила, что ругала Дэвида за то, что он неправильно держал нож. Теперь Китти держала нож точь-в-точь как он, но Кейтлин не делала ей замечаний. Кейтлин просила Дэвида не класть жареное яйцо на тост, и когда теперь дети так делают, они весело говорят: «Так делал папочка». Эти моменты позже позволили им найти отца внутри себя. Моменты, состоящие из жареных яиц.
Иногда Кейтлин пугалась своей огромной любви к детям. Это напоминало ей о матери: «В одну минуту она была милой и приятной, а в другую впадала в ярость». Кейтлин живо помнила, как завтракала с матерью в родительской постели. Через минуту ее мать рвала и метала, крича о том, какой беспорядок у них в доме. «Я рыдала, у меня было красное от слез лицо, мне пришлось надеть все, что валялось на полу в доме, – вспоминала Кейтлин. – Она словно сошла с ума и извергала желчь. Я никогда так не поступлю». Это осознание останавливало волну гнева, способную спровоцировать жестокость. Кейтлин делала глубокий вдох или считала до десяти. Она просила детей уйти к себе в комнату, потому что ей нужно больше личного пространства ради их безопасности. Она придумала стратегии, которые позволили ей измениться и стать таким человеком, которым она хотела быть.
Мы обе признали, что она пришла в нормальное состояние примерно через 18 месяцев после смерти Дэвида. Кейтлин вернулась к повседневной жизни: стала лучше спать и иногда чувствовала себя счастливой. Увеличение перерывов между сеансами стало нашим общим решением. Мы решили посмотреть, как она справится с меньшим количеством сеансов. Кейтлин знала, что иногда будет «давать крен» – испытывать страх. Но она также понимала, что у нее все в порядке на работе, дети хорошо учились в школе, и она наконец-то отдалилась от Тима, хотя он все равно остался другом. У нее появился новый мужчина, пусть и не идеальный, но, по словам Кейтлин, «джентльмен». Он был добрым, надежным и сексуальным. Им было хорошо вместе.
Я сравниваю жизнь Кейтлин с мозаикой на римских виллах. Некоторые плитки потерты или поцарапаны, другие – полностью разбиты. Третьи нетронуты и составляют идеальную картинку. Способность Кейтлин давать и принимать любовь объединяет эти хрупкие, но драгоценные плитки. Смерть Дэвида разрушила часть мозаики, но благодаря щедрости и природному упорству Кейтлин рисунок по-прежнему ярко сияет во тьме.
Кейли
Кейли нервно улыбалась. Ей было чуть больше тридцати: слишком молодая, чтобы быть вдовой. Три месяца назад погиб ее давний спутник Митчелл, мужчина афрокарибского происхождения. Кейли улыбалась, но ее маленькие карие глаза придавали ей вид испуганного зверька. Я заметила капли пота на ее лбу под густой темной челкой. Она нервничала. Я не могла понять, как эта девушка могла быть мамой двухлетнего сына, теперь оставшегося без отца. Внешность Кейли не соответствовала ее внутренней хрупкости. Она была довольно крупной и часто приходила на сеансы в спортивных штанах и черном топе. Я видела, что она боялась меня. Кейли с трудом подбирала слова и говорила, задыхаясь. Потрясение из-за смерти Митчелла все еще жило в каждом ее вдохе. Передо мной стояла дилемма. Кейли травмировал вид ее любимого мужчины после смерти, поэтому мне не хотелось заставлять ее говорить: в терапии молчание имеет огромное значение. В то же время я чувствовала, что «терапевтическое молчание», когда психолог молча ждет, пока пациент заговорит, казалось Кейли наказанием. Мы