В этом случае человека сложно просчитать и главное — сложно сказать о нем, что он «стоит столько–то и столько–то», то есть сложно назначить ему «продажную цену». Во–вторых, подлинный субъект способен на рефлексию своих ответственных действий и всей своей жизни, то есть о личности можно сказать, что она является одновременно субъектом своего счастья лишь тогда, когда она способна на постоянное размышление о самой себе и своих поступках. Ведь если человек не будет хотя бы стремиться осмыслить свои действия и найти в них определенный личностный смысл, то тогда не человек будет выполнять действие, а само «действие будет совершаться над ним», — отмечал Э. Фромм, размышляя о «субъекте деятельности» и пытаясь развести «внешнюю» и «внутреннюю активность» (Фромм, 1990. — С. 96—97).
Как отмечают В. И. Слободчиков и Е. И. Исаев, именно феномен рефлексии является «центральным феноменом человеческой субъективности». При этом сама рефлексия определяется как «специфическая человеческая способность, которая позволяет ему сделать свои мысли, эмоциональные состояния, свои действия и отношения, вообще всего себя предметом специального рассмотрения (анализа и оценки) и практического преобразования (вплоть до самопожертвования во имя высоких целей и смерти «за други своя»)» (см. Слободчиков, Исаев, 1995. — С. 78).
Но если в качестве предмета профессиональной деятельности психолога все больше выделяется именно субъектность, то возникает парадоксальная ситуация: нем больше (и лучше) мы познаем субъектность данного человека, тем в большей степени мы лишаем его этой субъектности, тж. человек становится более «понятным» и «предсказуемым», а наличие рядом «все понимающего» и способного «все объяснить» психолога делает для него не обязательный рефлексию своих поступков. Если сказать более жестко и откровенно, то эффективно работающий психолог должен был бы лишать человека его психики, поскольку безукоризненное (в идеале) знание и понимание доверившегося ему клиента создает отличную основу для манипуляции сознанием данного человека.
Отсюда следует, что и метод психологии (в идеале) должен стать манипулятивным. Ситуация осложняется тем, что многие «спонсоры» и «заказчики» (например, руководители многих фирм и организаций) только и мечтают о том, чтобы с помощью психологов не только «предсказывать» те или иные реакции персонала, но и «эффективно управлять» персоналом так, как это выгодно начальству. А поскольку психологам хорошо платят за такие «услуги», то отказаться от соблазна «подзаработать» многие наверняка не захотят и, как часто это бывает, постараются «замаскировать» свои манипулятивные исследования и воздействия красивыми разговорами об «истинной конгруэнтности», «личностном росте» и «самоактуализации». Кроме того, многие клиенты также мечтают о том, чтобы «полностью довериться» специалисту, который лучше, чем они сами, «знает, что к чему, и что надо делать». Ну как здесь не пойти «навстречу» таким клиентам! Что же позволяет более оптимистично смотреть на перспективу развития психологической теории и практики и все–таки не «запрещать» психологию как потенциально «самую страшную» науку? К счастью, в полной мере познать психику другого человека невозможно. Кроме того, срабатывает известная закономерность: чем с более высоким уровнем проявления психического (например, с уровнем личности) имеет дело психолог–профессионал, тем в большей степени он вынужден выстраивать свои отношения с клиентом в режиме реального диалога, когда клиент уже перестает быть обычным объектом исследований или воздействий. И наоборот, чем более простой уровень проявления психического (например, уровень психофизиологических реакций), тем в меньшей степени предполагается реальное взаимодействие психолога с клиентом, т.к. клиент многого просто не осознает в своих реакциях и ему лучше быть обыкновенным «испытуемым» или «обследуемым» (см. Дружи–нин[50], 1994. — С. 129–133).
Но главным обнадеживающим (и успокаивающим) аргументом в пользу того, что психологию все–таки не следует «запрещать», является все усиливающееся стремление и понимание со стороны психологов необходимости специального обращения к этической проблематике, а также все усиливающаяся этическая подготовка будущих студентов. Мы бы даже посоветовали студенту–психологу, если преподаватели как–то уделяют этической проблематике недостаточное внимание, самому все время стараться соотносить получаемые знания с ценностно–смысловыми вопросами и общественными проблемами, постоянно спрашивая себя: «В какой степени данное знание помогает мне лучше понять окружающий мир и свое место в этом мире?».
Среди авторитетных отечественных психологов пока еще продолжаются дискуссии о возможных связях этики и психологии. Примечательно то, что большинство современных отечественных психологов считают вполне «возможной нравственную психологию» (Б. С. Братусь), что «психология должна быть связана с этикой» (В, В. Давыдов[51]), что «союз психологии и этики весьма актуален» (А. В. Брушлинский), что «психология неотторжима от этики» (В. В. Умрихин[52]), и что «неправомерно мнение о несовместимости естественнонаучного образа мысли с ценностно–нравственным воззрением на сущность человека» (М. Г. Ярошевский[53]). В то же время ряд авторов (Н. Л. Мусхелишвшш, Ю. А. Шрейдер, В. И. Слободчиков, Б. Г. Юдин и др.) призывают к более осторожному рассмотрению связи этики и психологии (см. Психология и этика, 1999). Поскольку нет еще однозначной позиции о соотношении этики и психологии, но при этом многие убеждены в необходимости специально осмысливать эти «соотношения», мы также посчитали возможным обозначить свои представления об этом, ни в коем случае не претендуя на «последнюю истину» и не навязывая своей точки зрения.
Перед тем как перейти к анализу этических проблем в научно–исследовательской и практической деятельности психолога, обозначим основные этические противоречия, на основе которых часто и возникают более конкретные этические проблемы и «соблазны»:
1. Между правом человека на самоопределение и его неготовностью к этому, что создает «прекрасную» основу для оправдания манипуляции со стороны психолога.
2. Между интересами общества и конкретной личности (конкретных людей). Иногда любят говорить, что «интересы личности важнее интересов общества», но почему–то во все эпохи, у разных народов герои и выдающиеся личности всегда ставили интересы общества выше собственных интересов, за что потомки им и благодарны до сих пор… Кроме того, часто многие забывают о том, что общество само состоит из множества личностей. Хотя подлинная личность может оказаться и в одиночестве.
Например, в периоды массового преклонения перед вождями или кумирами, как это было в годы фашистских диктатур или в эпоху «массовой культуры».
Применительно к вопросам подготовки психологов, вслед за С. И. Гессеном, можно сказать, что «подлинно образовательное значение имеет то общение.., которое имеет место на почве общего дела, ибо только такое общение способно вывести личность за пределы самой себя и тем самым дать ей толчок к образовательному странствию» (Гессен, 1995. — С. 230). Сказанное близко к пониманию «самотрансценденции», предполагающей «выход человека за рамки самого себя» (по В. Франклу), что не только не противоречит идее «свободного самоопределения», но является одним из наиболее желательных его вариантов. «Образовательный интерес отдельной личности совпадает таким образом с развитой и интенсивной общественностью, — пишет далее С. И. Гессен. — А это означает, что общественность не только не противоречит личной свободе, но служит ее необходимым условием и дополнением» (там же. С. 230). Проблема лишь втом, как реально приобщить развивающуюся личность (в том числе и личность будущего психолога) к общественным интересам. Иными словами, проблема серьезна и очень неоднозначна.
3. Между мировоззрением психолога и конкретного человека — клиента.
Например, имеет ли право психолог обозначать в работе свою мировоззренческую позицию? Чего должно быть больше в психологе, специалиста или человека?
Интересно, что многие видные отечественные психологи и психотерапевты (Б. С. Братусъ, Ф. Е. Василюк[54] и др.), которым посчастливилось побывать в группе К. Роджерса во время его визита в Москву в 1986 году, отмечали, что великий мастер продемонстрировал не столько свой «метод» сам по себе, сколько право психолога «быть личностью» во время работы с клиентом — и именно в этом заключается суть метода К. Роджерса (см. Влияние современной американской психологии.., 1998).
