Мои хранители были правы. Мне нужно было ждать, чтобы убедиться, насколько ухудшится зрение, когда закончатся процессы возбуждения, когда исчезнет этот слепящий белый свет.
Когда появились врачи и нашли меня в сознании, мы обсудили мой случай. Я еще не знал, что случилось. Я лишь знал, кто я, а когда они сказали мне, где я, то узнал и госпиталь. Офтальмолог исследовал мое глазное дно и заявил, что видимых повреждений глаз не было. Это принесло мне большое облегчение. Возбуждение было не в сетчатке, а в мозге. Будь оно в сетчатке глаз, шансов на выздоровление было бы меньше. В течение этого периода сильного белого света перед глазами я пережил несколько новых феноменов.
Прежде всего, ни днем ни ночью я не воспринимал в комнате никакого света. Внутренний свет был так интенсивен, что не имело никакого значения, какие образы были перед моими глазами. Когда офтальмолог занимался исследованием моих глаз, то я даже не увидел света его лампы, хотя он был чрезвычайно ярким. Мой центральный зрительный компьютер давал импульсы такой интенсивности, что внешняя стимуляция глаз не приводила ни к какому результату. Внутренний наблюдатель был слеп уже потому, что информация, приходящая к нему (где бы он ни был) из зрительного поля, была столь обширной, что любой добавочный стимул на периферии просто не различался. Все линии приема были постоянно заняты. Это показывало мне, что системы наблюдения моего гигантского компьютера находились не в раздраженном визуальном кортексе. Изучая сильный белый свет, я начал замечать новые феномены. Пока я лежал на больничной койке, приходили различные видения. Вдруг я увидел зеленый луг, но трава казалась совершенно искусственной, как бы сделанной из пластика. На этом лугу была дыра, из которой выползал змей. Змей поднимался из дыры прямо в воздух. Неожиданно мне стало смешно, потому что он оказался искусственным, игрушечным змеем, с пружинами, приклеенными бумагой к его центру. Голова его была сделана из крашеного дерева, а к челюсти шарнирно прикреплен единственный клык. Справа возникала деревянная птица, ярко раскрашенная, и хлопала деревянными крыльями, раскрывая свой деревянный клюв. Змей поднимался и хватал деревянную птицу челюстями. Весь этот эпизод произошел, когда я находился в состоянии глубокого расслабления, будучи простым наблюдателем того что случается. Я вспомнил что когда я был маленьким мальчиком, у меня были деревянный змей и деревянная птица, подобные этим.
Внезапно я понял что это включилось мое запоминающее устройство, и эти картинки показывались на дисплее моего компьютера. Это устройство организовывало визуальные представления. Как только я понял, что это память о моих детских представлениях, я засмеялся. И все сразу пропало. Я снова расслабился, и появились другие, тоже сделанные из дерева животные. Когда мне было два или три года, у меня был деревянный Ноев ковчег с фигурками животных. Сейчас животные оживали и двигались по искусственной траве по кругу. Одной из общих характеристик этого движения была нерешительность и неустойчивость, как будто животных заставляло двигаться детское представление. Ребенок, создавая эти картинки в своем воображении, делал это весьма неуверенно. Видимо, эта характерная неуверенность конструирования — свойство детского мозга в раннем периоде.
На протяжении следующих сорока восьми часов яркость белого света постепенно уменьшалась. Детские видения исчезли, и их место занял рой похожих на насекомых точек света и темноты, которые пересекали мое визуальное поле. Я обнаружил что могу программировать направление и скорость их полета. Когда я думал, что им следует двигаться в определенном направлении, то рой начинал двигаться именно в этом направлении. Мое программирование опережало события, происходившее вслед за ним. Я думал «теперь они будут двигаться направо», и в пределах нескольких секунд они двигались направо. Закладываешь программу в машину, а дальше машина выполняет программу и выдает результат спустя некоторое время после намерения получить результат. Позднее я нашел, что для очень сложной программы этот процесс занимает от трех до четырех минут, а в случае роя насекомоподобных точек задержка составляла несколько секунд.
Я рассказал об этих визуальных представлениях нейрологу, вошедшему в это время в палату. Он сказала «Вы галлюцинируете. Не будете ли вы против приглашения психиатра? » Я ответил, что это не дело психиатра и что это несет информацию о пораженных частях мозга, а про себя подумал, что нужно будет пригласить одного моего французского друга, нейролога, который разбирается в построении визуальных образов, следующих за раздражением различных частей мозга.
Устаревшие представления медиков связывать галлюцинации лишь с заболеваниями психики и отбрасывать визуальные картины как «просто галлюцинации» беспокоили меня уже на протяжении нескольких лет. Но я усвоил урок и уже больше не заговаривал с персоналом больницы о таких вещах. Ослепительность белого света стала менее интенсивной, и через восемнадцать часов я дождался момента, когда воспринимаемое глазами уже могло до меня доходить. Этот момент настал в середине ночи, когда в палату вошла сестра, чтобы сделать мне инъекцию. В комнате был единственный светильник, и сквозь туман внутреннего света я увидел два черных круга, а за ними — смутное лицо. Я смотрел в лицо сиделки и, рассмеявшись от облегчения, сказал ей: «Вы словно сова». — «О, вы уже видите?» Я ответил утвердительно, и она вышла, чтобы позвать врача проверить мое зрение. На, протяжении следующих двадцати четырех часов мое зрение, почти совсем неповрежденное, вернулось ко мне. Остались лишь два маленьких пятна ниже точки фокуса, по одному на каждый глаз. Последующие тесты точно определили местоположение тех частей моего визуального поля, в которых зрение не восстановилось. Они были небольшими. Офтальмолог заявил, что они могут исчезнуть в течение нескольких следующих недель. Но это оказалось не так, и эти два пятна оставались несколько последующих лет, постоянно напоминая мне об опасностях, с которыми можно встретиться при таких экспериментах. Даже сегодня, пять лет спустя, я испытываю затруднения при чтении колонки знаков. Пятна расположены ниже точек фокуса. Когда я читаю вертикально, то не различаю следующих внизу знаков. Горизонтально же я читаю совершенно свободно.
Мне посоветовали спокойно выздоравливать, много не читать и дать моей нервной системе прийти в порядок. Мой товарищ предложил мне остаться в течение некоторого времени в его доме, и я следующие шесть недель провел в деревне, восстанавливая свои силы.
В течение всего периода выздоровления я продолжал анализировать, что же произошло. Я восстановил большинство своих воспоминаний, воссоздал себя и свой взгляд на себя и на то, куда я хочу идти. При этом выяснилось, что это был уже не только мой опыт, когда я оказывался в той сфере, это был уже совместный опыт с моими хранителями. Я уже три раза оставлял свое тело раньше, причем каждый раз при угрозе смерти.
Впервые, насколько я могу вспомнить, это произошло в семь лет, когда мне под эфирным наркозом удаляли миндалины. Когда началось действие наркоза, я страшно испугался и тотчас же обнаружил себя в месте, где два ангела распростерли надо мной свои крылья и успокаивали меня. Образ ангелов был детской проекцией на эти сущности, она была нужна семилетнему мальчику, воспитанному в традициях католической церкви. Второй раз — когда мне было десять лет и я был болен, кажется, туберкулезом, который сильно меня ослабил. Я пролежал тогда в постели шесть недель или около того. Я привык отправляться в эти сферы, когда в комнате было тихо, никого не было, а у меня поднималась температура. Третий случай произошел в двадцать два года, когда мне под местным наркозом удаляли зубы мудрости. Я очень испугался, когда дантист, казалось, направил свои щипцы мне прямо в мозг. Боль и мысли о катастрофе, которая произойдет, если щипцы соскользнут и войдут в мой мозг, привели к шоку. Я покрылся испариной, побелел, а к горлу подступила тошнота. Дантист увидел это и дал мне закись азота. Под действием этого я вышел в крутящееся пространство, где было общее ощущение вращения всего вокруг. Звуки, свет, мое тело и вся вселенная кружилась. Внезапно я переместился из этого пространства в пространство с двумя хранителями. На этот раз я получил от них инструкции относительно того, что я собирался сделать, но что еще не было сделано. Когда я вышел из состояния наркоза, зуб уже вырвали и я пережил огромное, всеобъемлющее состояние облегчения. Теперь я знал, куда мне идти и что делать. Это было тогда, когда я решил идти в медицинский колледж, чтобы больше узнать о способности к выживанию для себя и других.
Воспоминания, которые удалось извлечь за этот долгий период самоанализа после несчастного случая, указали мне на непрерывность и целостность пространства двух хранителей. Я понял, что это вполне определенное место, куда могу войти и я. По-видимому, другие при определенных обстоятельствах тоже Могут сделать это. В течение этих недель я утвердился в решении вновь проникнуть туда и постараться достичь этого без угрозы смерти. Я подумал о состояниях глубокого транса и об использовании ЛСД для достижения такого уровня сознания.
