Всю мою профессиональную жизнь я шел в направлении, которое другим казалось глупым и в котором я сам не раз сомневался. Но я никогда не жалел, что шел в направлении, которое "ощущалось правильным", даже если часто бывало, что мне было одиноко или я чувствовал себя не на высоте.
Я обнаружил, что, доверяясь какому-то внутреннему неинтеллектуальному чутью, я позже признавал сделанный шаг правильным. Всю свою жизнь я следовал по неординарному пути, потому что чувствовал, что он верен. И это было так, потому что через 5-10 лет многие из моих коллег присоединились ко мне, и я больше не чувствовал себя одиноким.
Когда постепенно я стал больше доверять этим целостным реакциям, я обнаружил, что могу использовать их в организации мыслительной работы, Я стал с большим вниманием относиться к тем отрывочным мыслям, которые время от времени возникают у меня и вызывают ощущение своей значимости. Сейчас я склонен думать, что эти не совсем ясные мысли и намеки приведут меня к важным областям исследования. Я думаю, что должен верить совокупности моего жизненного опыта, который, как я подозреваю, умнее, чем мой интеллект. Конечно, мой опыт подвержен ошибкам, но, надеюсь, в меньшей степени, чем интеллект, взятый сам по себе...
Близко к этому итогу познания лежит другой, который вытекает из него и говорит, что я руководствуюсь не оценками других. Суждения других, которые я должен выслушать и принять во внимание, по сути, никогда не служили для меня руководством к действию. Познать это было трудно. Я был потрясен, когда серьезный ученый, казавшийся мне более умным и эрудированным психологом, чем я, сказал, что мой интерес к психотерапии – ошибка; что он никуда меня не приведет, и у меня как психолога даже не будет возможности иметь практику.
В более поздние годы я был ошеломлен, узнав, что в глазах некоторых людей был обманщиком, человеком, который занимается медициной без лицензии, автором поверхностной и вредной психотерапии, искателем славы, мистиком и т.д. Но меня не радовало и излишнее восхваление.
И хула, и хвала меня не очень заботили, потому что я начал чувствовать, что лишь один человек (по крайней мере из известных мне, а может быть и вообще) знает, есть ли то, что я делаю, честным, разумным, глубоким, открытым для всех или фальшивым, осуществляемым в целях защиты, неразумным. И этот человек – я. Я рад любым свидетельствам оценки своей работы. К их числу относится и критика (дружелюбная и враждебная) и похвала (искренняя и притворная). Но задачу оценки этих свидетельств, определения их значения и полезности я не могу передать никому.
Учитывая то, о чем я только что рассказал, следующий результат моего познания вас наверное не удивит. Самым высоким авторитетом для меня служит опыт.[12] Пробный камень достоверности – мой собственный опыт. Ни мысли других, ни мои собственные мысли не важны так, как то, что я испытываю. Именно к опыту я должен снова и снова возвращаться, чтобы приблизиться к постижению истины, как это происходит и в моем собственном развитии.
Ни Библия, ни пророки, ни Фрейд, ни исследования, ни открытия Бога или человека не могут превзойти мой собственный опыт. Мой опыт тем более надежен, чем более он первичен, если можно так выразиться. Так, в иерархии различных видов опыта более надежным будет опыт самого нижнего уровня. Если я читаю лекции по теории психотерапии, и если я формулирую теорию психотерапии, основанную на работе с клиентами, и если у меня также имеется прямой опыт работы с клиентами, их надежность увеличивается в том порядке, в котором я перечислил эти виды опыта.
Мой опыт занимает ведущее положение не потому, что он безошибочен. Он надежен, потому что он всегда может быть проверен при следующем контакте с клиентом. Поэтому всегда можно исправить часто встречающуюся ошибку или какой-нибудь недостаток.
Еще один итог моего личного познания. Мне нравится выявлять правила, которым подчиняется мой опыт. Я обязательно стараюсь найти значение, упорядоченность или закономерности во всяком большом массиве опыта. Это мое как бы любопытство, которое, я думаю, достойно поощрения, так как оно приводит к замечательным результатам. Оно привело меня ко всем главным положениям, которые я высказал. Оно привело меня к поиску закономерностей во всем том, чем занят клиницист, работая с детьми, и отсюда появилась моя книга "Клиническое лечение трудного ребенка". Оно привело меня к формулированию основных принципов, которые, казалось, работали в психотерапии, а отсюда – к появлению ряда книг и множества статей. Любопытство привело меня к исследованию различных закономерностей, которые, я чувствую, встречались в моем опыте. Оно соблазнило меня создать теории для соединения тех закономерностей, которые я обнаружил в опыте, и спроецировать их на новые неисследованные области, где в дальнейшем они могут быть проверены.
Поэтому я стал понимать, что и научное исследование, и создание теории направлены на упорядочивание важного для меня жизненного опыта. Исследование – это постоянные направленные попытки увидеть смысл и закономерность в явлениях субъективного опыта. Они необходимы, потому что важно воспринимать мир упорядоченным и потому что, если мы понимаем закономерности природы, это ведет к стоящим результатам.
Таким образом, я стал понимать, что причина моих занятий исследованиями и построением теории лежит в необходимости удовлетворить нужду воспринимать мир упорядоченным и имеющим смысл. Это – моя субъективная нужда. Иногда я проводил исследование не по этой причине – для того, чтобы убедить других, убедить оппонентов и скептиков, пойти дальше в своей профессии, завоевать престиж, и по другим непривлекательным причинам. Эти ошибки в целях и соответствующих действиях только убедили меня в том, что имеется лишь одна здравая причина для научного исследования, а именно желание удовлетворить свою потребность в осмыслении мира.
Другой итог познания, потребовавший от меня много усилий для его понимания, можно сформулировать в двух словах: факты благоприятны.
Я очень заинтересовался тем, что большинство психотерапевтов, особенно психоаналитики, неизменно отказывались научно исследовать свою психотерапию и не разрешали другим делать это. Я могу понять их поведение, потому что испытывал такие же чувства. Я хорошо помню, как в ранних исследованиях я волновался за конечный результат. А что, если наша гипотеза будет отвергнута? А что, если наша позиция была ошибочной?! Оглядываясь назад, я вижу, что в то время факты казались потенциальными врагами, потенциальными вестниками несчастья. Очень нескоро я пришел к мысли, что факты всегда благоприятны. Любое доказательство, которое можно найти в каждой области, приближает нас к истине. А то, что приближает к истине, никогда не может быть вредным, опасным, неудовлетворительным. Поэтому, хотя я и не люблю изменять свою точку зрения, я до сих пор ненавижу отказываться от старых представлений и понятий. Однако на каком-то более глубинном уровне я в большей мере понимаю, что эти болезненные перестройки и есть то, что называется познанием. Хотя они и болезненны, но всегда направляют на более правильный путь, к более верному видению жизни. Так, в настоящее время одной из наиболее заманчивых областей исследования для меня есть та, в которой благодаря научным доказательствам потерпели крах некоторые из моих любимых идей. Я чувствую, что если смогу пробиться сквозь эту проблему, то ближе подойду к истине. Я уверен в том, что факты будут моими друзьями.
Вот здесь я хочу предложить вам итог познания, которое было для меня наиболее благодатным, так как дало мне возможность почувствовать глубокое родство с другими людьми. Я могу выразить этот итог следующими словами. То, что наиболее присуще мне лично, относится и ко всем людям. Было время, когда в беседах со студентами, преподавателями или в статьях я выражал сугубо личное мнение. Мне казалось, что отношение, которое я выражаю, настолько лично, что, возможно, не будет понято никем. Двумя примерами этого служат предисловие к книге "Психотерапия, центрированная на клиенте" (издатели считали его неуместным) и статья на тему "Человек или наука". В обоих случаях я обнаружил, что чувство, которое казалось мне сугубо личным, принадлежащим только мне и потому непонятным другим, нашло отклик у многих людей. Этот случай заставил меня поверить, что то, что наиболее лично и присуще только одному из нас, если оно выражено и разделено с другими, может о многом говорить и другим людям. Это помогло мне понять художников и поэтов, которые осмелились выразить то уникальное, что в них есть.
Есть еще один итог познания, который, возможно, лежит в основе всего остального, о чем я говорил до сих пор. Этот итог встал передо мной после более чем двадцатипятилетней работы – помощи людям с личными проблемами. Проще всего этот итог можно выразить так: мой опыт говорит мне, что в основе человека лежит стремление к положительным изменениям. Глубоко соприкасаясь с индивидами во время психотерапии, даже с теми, чьи расстройства наиболее сильны, чье поведение наиболее антисоциально, чьи чувства кажутся наиболее экстремальными, я пришел к выводу, что это правда. Когда я смог тонко понимать выражаемые ими чувства, принимать их как индивидуальность, я смог обнаружить у них тенденцию развиваться в особом направлении. Каково же это направление, в котором они развиваются? Наиболее верно это направление можно определить следующими словами: позитивное, конструктивное, направленное к самоактуализации, зрелости, социализации. Я начал чувствовать, что чем более полно человека понимают и принимают, тем более он старается сбросить фальшь фасада, используемого им при встрече с жизнью, и тем более стремится идти вперед.
