Следующий случай может быть вопиющим примером. Женщина, входившая в группу общения, была очень возбуждена и полна гнева на своего бывшего мужа, с которым она развелась. Ведущий группы предложил ей проколоть ударом воздушный шар, чтобы дать выход своей агрессии и гневу. Иными словами, воздушный шар должен был заместить реальный объект, а именно ее мужа. Однако можно сказать точно так же, что целью того, что она "дала себе выход", было сделать воздушный шар заместителем самой женщины как субъекта этого взрыва. В конце концов, цель ведь была в том, чтобы предотвратить ее "взрыв". После "отреагирования действием" она могла почувствовать облегчение. Но вправе ли мы принимать, что облегчение после предполагаемого выхода агрессии, о котором человек говорит,-это подлинное переживание? Что доказывает, что оно не является скорее результатом ненамеренного внушения, внушения устарелого представления о совершенной механистичности человека? "Отреагирование действием" ничего не изменило: все субъективные основания для гнева остались на своем месте! По сути, человек занят прежде всего тем, есть ли у него основания, чтобы сердиться, и лишь побочно- собственными эмоциями, будь то гнев или какая-либо иная реакция, которую он проявляет. Но механистическое представление о человеке, лежащее в основе терапевтических процедур вроде вышеописанной, заставляет пациента рассматривать себя с точки зрения "гидравлики либидо", в нем действующей, и тем самым забыть о том, что, в конце концов, человек может также и сделать что-то с данной ситуацией; он может занять определенную позицию и даже выработать какое-то отношение к собственным эмоциям, агрессии и пр. Этому "человеческому потенциалу" в лучшем смысле следовало бы отвести центральное место в подлинно гуманистическом представлении о человеке. Терапевтическая практика, основанная на такой теории, могла бы стремиться к тому, чтобы пациент все в большей мере сознавал этот потенциал: свободу человека изменить что-то в мире к лучшему, если возможно, и изменить себя к лучшему, если это необходимо. Возвращаясь к случаю разведенной женщины - почему бы ей не выбрать отношение, называемое "примирением", будь то примирение с мужем, если это возможно, или, если необходимо, примирение с судьбой разведенной женщины, а затем превратить это затруднительное положение в повод для достижения на человеческом уровне! Разве мы не лишаем нашего пациента возможности подняться над положением, вырасти за его пределы, превратить негативные переживания в нечто позитивное, конструктивное, творческое, разве мы не блокируем такую возможность для пациента, если заставляем его верить в то, во что невротик и так склонен верить, а именно что он пешка, жертва внешних влияний и внутренних обстоятельств? Или, опять обращаясь к нашему примеру, внушая нашей пациентке, что она зависит от мужа, который примирится или не примирится с ней, зависит от агрессии, которая проявится или не проявится и найдет себе выход в том, скажем, что она проколет воздушный шар?
Или возьмем, например, не гнев, а печаль и спросим себя, какой должна быть реакция человека, который оплакивает любимого и которому предлагают транквилизатор: "Закрывать глаза на реальность-не значит уничтожить ее. Уснуть и не сознавать смерть того, кого я люблю,-не значит уничтожить факт, что он мертв. Единственное, что меня заботит, жив он или мертв, а не то, угнетен я или нет!" Иными словами, человек заботится не о том, счастлив он или несчастен, а о том, есть ли у него основания быть счастливым или несчастливым. Систему Вильгельма Вундта критиковали за то, что это "психология без психе, души". Это давно ушло в прошлое, но все еще имеет место то, что я назвал бы "психологией без логоса",-психология, которая интерпретирует человеческое поведение не как вызываемое основаниями, лежащими в мире, а как возникающее по причинам, действующим в его собственной психе (или в его соме). Но, как я говорил, причины - не то же самое, что субъективные основания. Если вы подавлены и выпьете виски, оно может быть причиной того, что ваша подавленность рассеется, но основания для этой подавленности останутся. То же относится и к транквилизаторам, которые не могут изменить судьбу человека или вернуть ему утраченное. Но снова: почему бы не изменить отношение, не превратить тяжелые обстоятельства в повод для достижений на человеческом уровне? Разумеется, ни для чего подобного нет места в психологии, которая отделяет человека от мира,-мира, только в котором его действия могут иметь основания и в котором даже его страдания могут иметь смысл. Психология, рассматривающая человека как замкнутую систему, в которой разыгрываются динамические взаимодействия, а не как существо, стремящееся к смыслу, венчающему его существование, по необходимости должна лишать человека способности превратить трагедию в триумф.
Трудности возникают и с понятием агрессии, будь то биологическое понятие, по Конраду Лоренцу, или психологическое-по Зигмунду Фрейду. Эти понятия неподходящи и неадекватны, потому что они совершенно отрицают интенциональность как присущий человеку феномен. В действительности в пределах моей души нет такой вещи, как агрессия, ищущая выхода и вынуждающая меня, ее "жертву", искать объекты, которые послужили бы для ее "отреагирования". На человеческом уровне, то есть как человек, я не имею фиксированного количества агрессии, чтобы затем направить ее на подходящую цель; в действительности я делаю нечто иное: я ненавижу! Я ненавижу кого-то или что-то. Разумеется, ненавидеть что-то-более осмысленно, чем ненавидеть кого-то (создателя или "собственника" того, что я ненавижу), потому что, если я не ненавижу его лично, я могу помочь ему преодолеть то, что я в нем ненавижу. Я могу даже любить его, несмотря на то, что я в нем ненавижу. Как бы то ни было, ненависть, так же как и любовь,-человеческий феномен в отличие от агрессии; они человечны потому, что они интенциональны: у меня есть основания ненавидеть что-то, и у меня есть основания любить кого-то. В противоположность этому агрессия зависит от причин. Эти причины могут иметь психологическую или физиологическую природу. Что касается последней возможности, достаточно вспомнить классические опыты Хесса, в которых он вызывал агрессию у кошек, стимулируя определенные центры мозга.
Какой несправедливостью было бы предположить, что те, кто вступал в движение Сопротивления против национал-социализма, были заняты только "отыгрыванием" своих агрессивных импульсов, которые по случайности были направлены против Адольфа Гитлера. В действительности большинство из них не намеревалось бороться с человеком по имени Адольф Гитлер, они боролись с системой, называемой национал-социализмом.
Сегодня агрессия стала распространенной-чтобы не сказать модной-темой для конгрессов и конференций. И что даже еще более важно, так называемые "исследования ради мира" также заняты агрессией. Однако я полагаю, что эти "исследования ради мира" обречены на неудачу, если они будут опираться на это не-человеческое и не-личностное понятие. Разумеется, в человеке существуют агрессивные импульсы, интерпретируем ли мы их как наследие, доставшееся нам от до-человеческих предков, или как нечто реактивное в духе психодинамических теорий. Однако на человеческом уровне агрессивные импульсы никогда не существуют в человеке per se, а всегда как нечто, по отношению к чему он должен занять определенную позицию, по отношению к чему он постоянно занимает определенную позицию, выбирает ли он отождествление себя с ними или отделение себя от них. В этом случае значимо личное отношение к безличным агрессивным импульсам, а не сами эти импульсы.
Аналогичны этому суицидальные импульсы. Бессмысленно, например, измерять их. В конечном счете риск самоубийства зависит не от силы суицидальных импульсов в человеке, а от его реакции на эти импульсы, а его реакция в свою очередь зависит, по существу, от того, видит ли он в сохранении жизни нечто осмысленное-хотя бы и приносящее боль. Разумеется, существует и тест, который не претендует на измерение суицидальных импульсов как таковых, но оценивает несравненно более важный фактор-личное отношение к ним. Я разработал этот тест в начале тридцатых годов, а на английском языке впервые описал его в книге "Врач и душа" "Исследования ради мира" заняты, можно сказать, выживанием человечества как целого. Но им вредит фатализм, происходящий от преимущественного внимания к агрессивным импульсам вместо обращения к человеческой способности занять позицию по отношению к ним. Таким образом, агрессивные импульсы превращаются в алиби, в оправдание ненависти. Человек не перестанет ненавидеть, пока его учат, что ненависть создается импульсами и механизмами. Но это он сам ненавидит! Что еще более важно, понятие "агрессивного потенциала" заставляет людей верить, что агрессия может быть канализована. Фактически же бихевиоральные исследования группы Конрада Лоренца показали, что попытки отвлечь агрессию на маловажные объекты и отреагировать на нее безопасными действиями лишь провоцируют и обычно усиливают ее. Разница между агрессией и ненавистью похожа на разницу между сексом и любовью. Меня влечет к партнеру сексуальное побуждение. На человеческом же уровне я люблю партнера, потому что, как я чувствую, у меня для этого множество оснований; половой акт является выражением любви, ее, так сказать, "воплощением". На субчеловеческом уровне я видел бы партнершу, очевидно, всего лишь как объект катектирования либидо-более или менее подходящее средство, чтобы избавиться от излишка спермы. Половое взаимодействие при таком отношении часто характеризуется нашими пациентами как "мастурбирование на женщине". Говоря так, они имплицитно противопоставляют это нормальному отношению к партнеру на человеческом и личностном уровне: здесь партнер видится не как "объект", а как другой субъект. Это исключает отношение человека к другому как только к средству для достижения какой бы то ни было цели. На человеческом уровне человек не "использует" человека, люди встречают, находят друг друга как люди. На личностном уровне личность находит личность, и это есть любовь к партнеру. Общение-встреча сохраняет видение человека в партнере; любовь обнаруживает его уникальность как личности.
