Я даже придумал и записал 20-минутный выпуск о деле Кая для своего YouTube-канала. При моем патологическом неумении обращаться с высокими технологиями это настоящий подвиг. В какой-то момент я случайно стер все готовые записи, чтобы освободить место на жестком диске. На работу у меня ушло часов пять. Однако, когда дошло до того, чтобы вывесить готовый выпуск, я в последний момент передумал и решил этого не делать. Конечно, я позаботился об анонимности обвиняемого и включил кое-какие познавательные сведения (диагностические особенности расстройств обучения, понятие mens rea), но все же у меня было сильное ощущение, что в разделе комментариев на Кая обрушится всесокрушающее цунами злобных обвинений. Некоторые зрители не придадут значения его диагнозу и беззащитности и заклеймят его как хищника-педофила – судя по тому, сколько желчи вылилось на Андреа Йейтс и на героев некоторых других моих выпусков. Безусловно, главными ингредиентами моего канала были просвещение масс, открытый диалог о психической болезни и борьба со стигматизацией, но я был вынужден признать, что щедро приправил их собственным нарциссизмом. Поэтому даже если Кай никогда ни о чем не узнает, я считал, что ставить его в такое положение неуместно и неэтично, поскольку вся слава – или хотя бы ее часть – достанется при этом мне.
По странному стечению обстоятельств, организованному богами ловли на живца, не прошло и месяца после того, как я обследовал Кая, как ко мне в электронную почту прилетело другое похожее дело от той же солиситорской фирмы в Ковентри. Мистер Брэдли Страйкер был выпущен на поруки, ему было предъявлено обвинение в двух случаях попыток вовлечь ребенка в сексуальную коммуникацию и во множестве других правонарушений, связанных с владением непристойными изображениями. По материалам дела, Брэдли попался, когда полицейский под прикрытием вошел в интернет-чат под видом 14-летнего мальчика. Брэдли вступил с ним в личную переписку и сначала сказал, что ему 16, а потом повысил возраст до 19. На самом деле ему было 29, столько же, сколько Каю. После обмена банальными сообщениями о компьютерных играх Брэдли попросил потенциальную жертву (впрочем, нет, живца) прислать ему свои фото в обнаженном виде и предложил заняться друг с другом оральным сексом. Полиция получила ордер и, обыскав дом Брэдли, обнаружила на его жестком диске девять непристойных изображений.
Команда защиты в своем письме с указаниями утверждала, что у Брэдли диагностирован аутизм, хотя, покопавшись, я обнаружил, что это не совсем так: аутизм только подозревали, но не подтвердили. Своим солиситорам Брэдли говорил, что считал, что чат – это просто ролевые игры и что по прошлому опыту пользования подобными чатами он знал, что их участники часто притворяются, будто они моложе, чем на самом деле, вот он и решил, что «мальчик» на самом деле старше и должен понимать, что и сам Брэдли на самом деле старше. Меня спросили, может ли аутизм считаться основанием для защиты на основании психической болезни, а кроме того, не из-за аутизма ли Брэдли стал более склонен к ролевым играм онлайн. По утверждению защиты, Брэдли категорически отрицал, что сам создал непристойные изображения на своем компьютере, и заявил, что жесткий диск у него взят из подержанного ноутбука, который он приобрел много лет назад.
В истории болезни почти ничего не говорилось, она состояла из считанных страниц, однако было указано, что Брэдли стоит в очереди на обследование как на аутизм, так и на СДВГ. Мне показалось подозрительным, что он обратился к своему семейному врачу с просьбой записать его на обследования только через неделю после ареста, поскольку и то и другое – болезни, которыми страдают всю жизнь, а особенно сильно они должны были сказаться на Брэдли в школьные годы. Я пришел на обследование в шляпе частного сыщика и с включенным на полную мощность детектором лапши на ушах.
Я осматривал Брэдли в том же конференц-зале в той же солиситорской конторе, где разговаривал с Каем, и, как ни жутко, он даже сел на тот же стул, что и его предшественник. Брэдли был дружелюбный толстяк, весьма щегольски одетый. Он старался идти мне навстречу во время обследования, однако явно нервничал, часто терял нить и просил меня повторить вопрос. Я отметил, что он хорошо налаживает зрительный контакт, что нехарактерно для страдающих аутизмом. Кроме того, он мог очень четко и ясно формулировать свои идеи и мнения и нормально общаться. Хорошо следил за ходом беседы, в том числе не перебивал меня – не то поведение, которого ждешь при СДВГ.
Брэдли рассказал личную историю, в том числе сообщил, что плохо успевал в школе и что там его ужасно травили вследствие тяжелой дислексии и шепелявости соответственно.
По-видимому, ребенком он доставлял немало хлопот и без особых причин мог разозлиться или расстроиться. В пример он привел, что в 14 лет проколол шины соседским автомобилям за то, что его отчитали, когда он слишком громко ставил панк-рок. Работал он на разных должностях, не требовавших квалификации, – развозил пиццу, стоял на кассе в «Бургер-кинге». Кроме того, в прошлом он часто неверно интерпретировал чужие действия, что привело к тому, что он превратился в одиночку и ровесники сторонились его. В частности, он рассказал, как неделю назад разговорился с компанией незнакомцев, когда выпивал один в пабе, а потом подсел к ним за столик, чтобы выпить с ними несколько пинт. Он думал, что ему рады, поскольку все шутили и смеялись, а потом они попросили его уйти, поскольку он нарушил их частное пространство. Брэдли также рассказал мне, что у него детские интересы – почти все время он играет в видеоигры и болтает в чатах с подростками, «но ничего сексуального», как он поспешил добавить. Когда я спросил его, есть ли у него друзья, он ответил «Конечно, целая куча», а потом пояснил, что все они виртуальные.
– Я бы не хотел встречаться с ними в реальной жизни, – сказал он. – Мы бы все равно играли в Call of Duty, а какой тогда смысл?
Честно говоря, некоторые признаки сниженного функционирования у него все-таки были. Брэдли жил с матерью, и в основном она готовила, делала покупки, убирала и стирала. У него ни разу не было романтических отношений, правда, он робко признался, что «в крайнем случае ходит к проституткам, чтобы удовлетворить свои потребности». Помню, как через пять минут после окончания обследования он ворвался обратно в зал и рассыпался в извинениях за то, что употребил слово «проститутки», после чего настоятельно потребовал, чтобы в своем отчете я написал, что он сказал «секс-работницы». Его просьбу я исполнил, однако, помнится, подумал, что это наименьшая из его проблем.
Чтобы посодействовать суду, я перечислил в отчете основные симптомы расстройства аутистического спектра. По моему мнению, у Брэдли имелись некоторые из этих черт, в том числе сложности с регулированием эмоций, ограничение диапазона занятий, узкие интересы, ограниченные социальные навыки. Кроме того, ему, вероятно, трудно было интерпретировать, что думают и чувствуют другие. Однако, насколько показало мое обследование, у него не было некоторых других черт: ему не было сложно поддерживать разговор, не возникало затруднений с естественным обменом репликами в диалоге, не было склонности к монологам на излюбленную тему. Кроме того, я отметил, что Брэдли хорошо поддерживает зрительный контакт со мной, а в нашем взаимодействии присутствует социальное взаимодействие – эти факторы, вероятно, не соответствовали предполагаемому диагнозу. Данные были неоднозначными и запутанными, совсем как в случае расстройства обучения у Кая. С учетом всех привходящих я сделал заключение, что у Брэдли, вероятно, легкая форма аутизма. Однако многие его сложности и особенности поведения можно было с большей вероятностью приписать тревоге, депрессии и неумению управлять гневом. Кроме того, я перечислил основные признаки СДВГ (неумение концентрировать внимание, избыточная активность) и опроверг этот диагноз на основании поведения Брэдли во время обследования.
