людей, которые то попадали в ближний круг, то впадали в немилость. Лидеры партии, особенно Сталин, были обычными, склонными к ошибкам людьми, подверженными всем человеческим слабостям, включая принятие параноидальной точки зрения. Переводя того, кто в определенный момент оказался отверженным, в категорию Врагов, организаторы террора могли отрицать человеческую природу жертв, которые, как правило, были невиновны в преступлениях, за которые их осуждали.
Очевидно, что многими руководителями и исполнителями актов «большого террора», являвшимися «специалистами» по применению насильственных методов, двигало стремление ощущать свою власть. Пол Холландер видит неразрывную связь между ощущением власти, проистекающим из обладания физической силой, которую разрешается применять к большим группам людей, и властью истязателя. Немало тех, кто непосредственно осуществлял насилие, «находили это скорее делом, соответствующим внутреннему настрою, чем причиняющим некоторый дискомфорт исполнением неприятного долга» [217].
Пропаганда и образ врага
Пропаганда, используемая политической элитой тоталитарных режимов, призвана сыграть на жизненных заботах людей и пробудить в них грандиозные мечты. Утверждения Гитлера о том, что евреи нанесли Германии удар ножом в спину во время Первой мировой войны, способствовали тому, чтобы простые немцы почувствовали этот удар как нанесенный лично себе и воспылали яростью. Когда он обещал Тысячелетний рейх, они взрывались от возбуждения. Выбираемые им слова и фразы, создаваемые образы подогревали в массах либо первобытные страхи, либо устремления к грандиозным свершениям.
Когда происходит такого рода подъем широких народных масс, люди переходят от обычного мышления – гибкого, непредубежденного, прагматичного – к мышлению ограниченному, крайне категоричному и к зашоренному взгляду на мир. Набор их внутренних убеждений сжимается только до тех, которые могут быть выражены в абсолютных категориях, типа: «Евреи (кулаки, капиталисты, интеллигенты) – наши враги». Такое примитивное мышление автоматически наклеивает на других людей ярлыки, соответствующие противоположным свойствам: дружелюбные или недружелюбные, хорошие или плохие, добрые или злые. Когда Сталин создал у народа образ оппозиционного кулака или Пол Пот заклеймил всех городских жителей как паразитов, эти «якобы преступники» автоматически попали в категорию зла, а партия оставалась праведной.
Сталин и другие коммунистические лидеры использовали манихейский [218] лексикон, чтобы обозначить сторонников и противников. Люди (и государства) бывают либо открытыми к сотрудничеству, либо обструкционистами; миролюбивыми или мстительными; прогрессивными или реакционными. В соответствии с линией партии «претензии» капиталистических государств на демократию были лживыми; проводилась граница между демократией истинной (коммунизмом) и формальной (тем, что только выглядит ею), подлинным и ложным гуманизмом [219]. Манеру вербального общения в тоталитарных обществах в карикатурном виде изобразил Оруэлл в романе «1984» [220]; она получила название «новояз». Для этого вида контроля за мыслями граждан особенно характерно отрицание фактов и логики, упразднение независимого мышления. Ханна Арендт утверждает, что подкрепленная фактами информация о реальной жизни и мире может ослабить влияние пропаганды, разрушая мифы и ложь [221]. Понимая это, коммунисты глушили радиостанции, вещавшие из «свободного мира», запрещали книги и затыкали рот диссидентам.
Говорят, одним из самых эффективных противоядий от лжи и обмана в коммунистических странах были нелегальные копии книги «1984», где карикатурно изображены регламентация мышления, извращения логики и рациональной мысли в тоталитарном государстве. Многие люди из стран-сателлитов (Советского Союза) говорили мне, что во времена холодной войны эта книга изменила их взгляды на собственные правительства. Они стали критически переосмысливать свои убеждения, рассматривать альтернативные объяснения действий капиталистических государств и смотреть на то, что они читали и слышали, со скептицизмом, если не с недоверием.
Успешная пропаганда объединяет народные массы, стоящие за лидером, и направляет их энергию на нанесение врагу поражения. Узурпация и нахождение во власти особенно привлекательны для политического лидера и окружающей его элиты. С момента зарождения политического движения до кульминационной точки развития – когда оно берет бразды правления страной на себя, – каждый шаг, знаменующий увеличение масштабов и влиятельности этого движения, приносит удовлетворение и воодушевляет двигаться дальше. Успехи отражаются на всей партии. Согласно природе групповой динамики, внутри группы постоянно циркулирует энтузиазм и повышается самооценка.
Убежденность лидера и масс его последователей в том, что их идеология кардинально превосходит то, во что верят в других группах, подпитывает ощущение силы и чувство солидарности. Фрейминг и убежденность в вырождении стигматизированных групп в еще большей степени улучшают коллективный имидж и увеличивают степень осознания своей силы. В отличие от традиционных способов «овладения массами», которыми религиозные движения доносили послание до своих последователей и которые зависели от их веры в божественные откровения, современные политические движения продвигали собственные теории, основываясь на научных методах марксизма или расизма, разработанных и одобренных ведущими интеллектуальными лидерами и учеными в своих странах [222].
Сила политического движения росла по мере того, как нация достигала бо́льших успехов в международных отношениях. Серия достижений Гитлера порождала веру в еще большие успехи, что, в конечном счете, привело его к решению пойти на риск войны для достижения полного господства над Европой. Обретение им абсолютной власти над немецким народом и очевидный энтузиазм, с которым тот подчинился строгой дисциплине и единообразию, все больше усиливали в Гитлере и членах правящей верхушки чувства, связанные с обладанием властью.
Некоторые авторы полагают, что в человеческом мозге есть врожденные ментальные «модули», которые способствуют адаптации в межличностных взаимодействиях, включая распознавание обмана [223]. С ранних лет мы учимся считывать и оценивать разные выражения лиц других людей, тон их голосов, поведение и делать выводы о том, подшучивают они над нами, издеваются или манипулируют. Чувствительность к сигналам, связанным с обманом, широко распространена в мире животных, как внутри, так и между группами и видами. Поскольку сокрытие другими людьми враждебных намерений потенциально для нас вредно или даже несет опасность для жизни, мы, чтобы справиться с такими проблемами, разрабатываем стратегии «контрразведки», например подозрительность или сверхбдительность. Будучи предупрежденным о потенциальной опасности такого рода, человек ищет в поведении окружающих замаскированные злонамеренные поведенческие шаблоны и скрытые значения.
Как и другие направленные на обеспечение выживания стратегии, чувствительность к обману может принимать крайние формы: безопаснее неправильно истолковать чье-то неопасное поведение как несущее обман, чем не заметить и пропустить обман реальный. Ошибочное предположение о скрытой враждебности всегда можно исправить, но если человек не обратит внимание на настоящий заговор против себя, второй шанс ему может и не представиться.
Распознавание коварных манипуляций других связано со стратегией выживания, требующей отличать друга от врага, дружелюбность от злонамеренности. Аналогичные стратегии задействуют национальные лидеры для определения намерений коллег из других стран: являются ли их признания в дружбе искренними, добросовестно ли они ведут дела, честны ли они в своих откровениях. Особую опасность представляют тайные коалиции государств: правительство не должно недооценивать и пропускать возможность направленного на его страну сговора между другими государствами,
