С каких вопросов начинает ребенок? Самые ранние связаны с местом: «Где…?» Другие первоначальные вопросы: «Что это?» и «Кто?» Видно, какую роль играют в этот период место и идентичность. Они — первое, чем интересуется ребенок. Лишь в конце третьего года появляются вопросы с «почему», и еще позже — с «когда», «как долго», то есть вопросы, связанные со временем. Ребенок очень нескоро овладевает представлениями о времени.
Вопрос, начав с осторожного прикосновения, старается, как сказано, проникнуть глубже. Он разделяет как нож. Это понимаешь, столкнувшись с тем, как дети сопротивляются двойным разделительным вопросам. «Что ты хочешь, яблоко или грушу?» Ребенок надолго замолкает, а если и говорит: «грушу», — то потому, что это последнее слово. Подлинное решение, предполагающее разделение яблока и груши, он принять не может, — по сути, он хочет того и другого.
По-настоящему разделение происходит там, где возможен лишь один из двух простейших ответов: да или нет. Поскольку одно исключает другое и третьего не дано, ответ здесь особенно обязывает и связывает.
Часто до того, как задан вопрос, человек сам не знает, что он думает по тому или другому поводу. Вопрос заставляет его взвесить все «за» и «против». Если вопрос вежлив и не навязчив, решение предоставляется ему самому.
Сократ в диалогах Платона — настоящий король вопросов. Обыкновенная власть ему не интересна, и он старательно открещивается от всего, что о ней напоминает. Его превосходство над всеми прочими состоит в мудрости, и ею он готов делиться с любым желающим. Но внушает он ее чаще не путем изложения, а путем постановки вопросов. В диалогах он в основном ставит вопросы, которые оказываются самыми важными. Таким образом он удерживает слушателей, побуждая их к разного рода разделениям. Посредством вопросов он достигает власти над слушателями.
Важны обычаи, ограничивающие вопросы. О некоторых вещах нельзя спрашивать незнакомого человека. Если спросить, он воспримет вопрос как покушение на собственное тело, как попытку проникнуть внутрь его; естественно, у него есть основания чувствовать себя оскорбленным. Сдержанность же, напротив, продемонстрирует оказываемое ему уважение. С незнакомым надо обходиться так, будто он — сильнее: это своего рода лесть, побуждающая его ответить тем же. Лишь в этом случае — на определенной дистанции, вне зоны опасных вопросов, когда словно бы все сильны и равны по силам, — люди уверенны в себе и миролюбивы.
Невероятный вопрос — о будущем. Это, можно сказать, высший из вопросов и самый жгучий. Когда он адресуется богам, они могут не отвечать. Если он задан сильнейшему, — это отчаянный вопрос. Боги ничем себя не связывают, человек не может в них проникнуть. Их высказывания двусмысленны и не поддаются расчленению. Все вопросы к ним остаются первыми вопросами, на которые дается лишь один ответ. Очень часто он является всего лишь знаком. Эти знаки священники разных народов собирают в большие системы.
Из Вавилона дошли многие тысячи таких знаков. Бросается в глаза, что каждый из них изолирован от другого. Они не вытекают друг из друга и лишены внутренней связи. Есть перечни знаков, не более того, и если даже кто-то знает их все, он все равно может делать заключения лишь от каждого знака отдельно по отношению к какой-то отдельной части будущего.
Прямо в противоположность этому допрос стремится восстановить прошедшее, причем восстановить с максимальной полнотой. Он всегда направлен против слабейшего. Но прежде чем приступить к толкованию допроса, нужно кое-что сказать об установлении, пробившем себе дорогу в большинстве стран мира — об общей полицейской системе выяснения личности. Сложился специфический комплекс вопросов, повсюду один и тот же, цель которого — обеспечение порядка. При их помощи выясняется, насколько человек опасен и, если опасен, как его можно нейтрализовать. Первый вопрос, который задается официально, это вопрос об имени и фамилии, второй касается местожительства, адреса. Это, как мы выяснили, древнейшие вопросы о месте и идентичности. Вопрос о профессии нацелен на выяснение рода занятий. Отсюда, а также из данных о возрасте заключают о его престиже и влиянии, а косвенно о том, как на него воздействовать. Вопрос о гражданском состоянии дает информацию о тех, кто ему близок, будь это мужчина, женщина или дети. Происхождение и национальность указывают на его возможный образ мышления; сегодня, в эпоху фанатичных национализмов, это важнее, чем вероисповедание, утратившее былое значение. Все вместе, к тому же с фотографией и подписью, выглядит как первая страница дела.
Ответы на эти вопросы обычно принимаются на веру. Сначала в них не сомневаются. Лишь при допросе, преследующем определенную цель, к ним относятся с недоверием. Выстраивается система контрольных вопросов, допрашивающий исходит из того, что каждый ответ может быть ложью. В допрашиваемом он видит врага. Допрашиваемый слабее: он может спастись, только заставив поверить, что он не враг. В судебном расследовании вопросы задним числом обеспечивают всезнание вопрошающего как власть имущего. Пути, которыми шел опрашиваемый, места, которые он посещал, часы, когда, как казалось, он был свободен и никто его не контролировал, — все теперь вдруг оказывается под контролем. Все дороги надо пройти заново, снова зайти во все комнаты, но уже под присмотром. В конце концов от той прошлой свободы мало что остается. Чтобы вынести приговор, судья должен знать очень много. Его власть особенным образом зиждется на всезнании. Чтобы его обрести, он может задать любой вопрос: «Где ты был? Почему ты там оказался? Что ты там делал?» В ответах, обеспечивающих алиби, место противопоставляется месту, идентичность — идентичности. «Я в это время был совсем в другом месте. Я не тот, кто это сделал».
«Однажды в полдень возле Десы, — говорится в вендской сказке, — спала в стогу сена крестьянская девушка. Возле нее сидел жених и размышлял про себя, как ему избавиться от невесты. Тут пришла полдневная женщина и стала ставить ему вопросы. Как только он отвечал на один вопрос, она задавала новые. Когда пробило час, сердце его остановилось. Полдневная женщина заспрашивала его до смерти».
Тайна лежит в сокровеннейшем ядре власти. Акт выслеживания является тайным по своей природе. Выслеживающее существо прячется или маскируется под окружающие предметы и ни малейшим движением не дает себя обнаружить. Оно исчезает целиком, окутывается в тайну, как в другую кожу, и пребывает под ее покровом. В этом состоянии для него характерно особое сочетание терпения и нетерпения. Чем дольше оно в нем пребывает, тем неистовее надежда на внезапность удачи. Но чтобы, в конце концов, удача пришла, терпение должно стать бесконечным. Кончись оно на мгновение раньше, чем нужно, и все напрасно. Надо начинать сначала.
В момент хватания власть проявляет себя открыто, поскольку внушаемый ужас усиливает воздействие, но с начала поглощения все опять разыгрывается во тьме. Во рту темно, в желудке и кишках мрак. Никто не вслушивается и не вдумывается в то, что безостановочно происходит в его внутренностях. Из этого древнейшего процесса поглощения большая часть остается тайной. Он начинается с выслеживания — тайны, которую человек активно творит сам, — и заканчивается пассивно и неосознаваемо в таинственном мраке тела. Только хватание наподобие молнии освещает собственное убегающее мгновение.
Собственно тайной является то, что разыгрывается в телесных внутренностях. Туземный врачеватель, действующий на основе знания телесных процессов, прежде, чем приступить к своей профессии, подвергается особым операциям на собственном теле.
У аранда в Австралии человек, посвящаемый во врачеватели, является к пещере, где живут духи. Там ему сначала протыкают язык. Он совсем один, и дрожит от страха, этот страх является частью посвящения. Способность переносить одиночество в самых страшных и опасных местах — предпосылка его профессии. Потом, как он сам верит, его убивает копье, пронзающее ему голову от уха до уха, и духи кладут его в пещере, которая служит им вроде как потусторонним домом. В нашем мире он лежит бездыханным, а в том мире из него вынимают внутренние органы и вкладывают ему новые. Предполагается, что эти органы лучше, чем обыкновенные, может быть, они неуязвимы или меньше поддаются колдовским воздействиям. Таким образом он оказывается подготовлен к своей профессии, но подготовлен изнутри, его новая власть начинается в его внутренностях. Он был мертвым прежде, чем стать врачевателем, и смерть послужила полному обновлению его тела. Его тайна известна только ему и духам, она — в его теле.
Замечательно, что в оснащение колдуна входит множество маленьких кристаллов. Он носит их вокруг тела, и в его профессии они незаменимы: процесс лечения состоит, в частности, в энергичных манипуляциях с этими камушками. Сначала он раскладывает одни камушки на теле больного, затем извлекает другие из его членов. Эти, теперь извлеченные, чуждые твердые образования как раз и были причиной страданий. Это как бы особенные деньги болезни, обменный курс которых известен одному колдуну.
