На лице Брейера все еще было написано полное непонимание, и Ницше добавил: «Я имел в виду, что для того, чтобы быть полностью связанным с другим человеком, вам придется сначала найти связь с самим собой. Если мы не можем смириться со своим одиночеством, мы начинаем использовать другого как укрытие от изоляции. Только когда человек сможет жить подобно орлу, не имея возможности высказаться кому бы то ни было, сможет обратиться к другому с любовью, только тогда он будет способен заботиться о росте другого. Итак, если человек не способен разрушить свой брак, этот брак заключен на небесах».
«То есть, Фридрих, вы хотите сказать, что единственный способ спасти брак — это быть способным разрушить его? Это уже легче понять. — Брейер задумался. — Этот указ прекрасно подходит холостяку, но для холостяка он практически неосуществим. Чем такой эдикт может быть полезен мне? Мне это напоминает попытку перестроить корабль в открытом море. В субботу я столкнулся с парадоксом необходимости окончательно и бесповоротно разрушить отношения с женой для того, чтобы спасти наш брак. И тогда меня посетило внезапное озарение».
Ницше, распаленный любопытством, снял очки и слишком уж сильно подался вперед. Еще пара дюймов, подумал Брейер, и он не сможет удержаться на стуле. «Насколько хорошо вы представляете себе, что такое гипноз?»
«Животный магнетизм? Месмеризм? Я мало знаю об этом, — ответил Ницше. — Я слышал, что сам Месмер был негодяем, но не так давно я прочитал, что некоторые знаменитые французские врачи используют месмеризм при лечении большого количества разнообразных заболеваний. И еще, конечно же, что вы применяли его в работе с Бертой. Я знаю только то, что это похоже на состояние сна, в котором человек становится исключительно внушаемым».
«Не только, Фридрих. В этом состоянии человек способен переживать поразительно правдоподобные галлюцинаторные видения. Я вдруг понял, что в состоянии гипнотического транса я смогу пережить разрыв отношений с женой, избежав этого в реальной жизни».
Брейер рассказал Ницше все, что с ним происходило. Почти все! Он начал было описывать, как наблюдал за Бертой и доктором Даркиным в саду Бельвью, но почему-то решил умолчать об этом. Так что в рассказ вошла только его поездка в Бельвью и импульсивный побег оттуда.
Ницше слушал, все быстрее кивая головой и закатывая глаза в сосредоточенном напряжении. Когда Брейер закончил свой рассказ, он не произнес ни слова, как если бы был разочарован.
«Фридрих, у вас пропал дар речи? Это с вами впервые. Я тоже сбит с толку, но я знаю только одно: сегодня я чувствую себя замечательно. Я жив. Мне лучше, чем когда-либо. Я ощущаю свое присутствие — я здесь, с вами, а не притворяюсь, что я здесь, думая втайне о Берте». Ницше выслушал его, но сам так ничего и не сказал.
Брейер продолжал: «Фридрих, мне тоже грустно. Я даже не хочу думать о том, что наши беседы прекратятся. Вам известно обо мне больше, чем кому-либо, и я ценю нашу связь. Но есть и еще одно чувство — стыд! Да, я выздоровел, но я испытываю чувство стыда. Мне кажется, что, обратившись к гипнозу, я обманул вас. Я пошел на риск, ничем не рискуя! Я, должно быть, разочаровал вас».
Ницше энергично покачал головой: «Нет, вовсе нет!»
«Я знаком с вашими стандартами, — возразил Брейер. — Вы просто не можете не думать, что я дал слабину. Я не раз слышал от вас вопрос: „какое количество правды вы можете вынести?“ Даже в состоянии транса я не смог оправдать ваши ожидания. Я представлял себе, как пытаюсь проследовать по вашему примеру в Италию, пытаюсь зайти так же далеко, как это сделали вы, так далеко, как вам бы этого хотелось, — но мне не хватило духа».
Все еще качая головой, Ницше подался вперед, положил руки на подлокотник стула, на котором сидел Брейер, и сказал: «Нет, Йозеф, ты зашел далеко, — дальше большинства из нас».
«Я думаю, я дошел до предела своих далеко не безграничных возможностей, — отозвался Брейер. — Вы всегда говорили, что я должен найти свой путь и не искать единый путь или ваш путь. Может быть, работа, общество, семья — это и есть мой путь к смыслу жизни. Но мне все равно кажется, что я не смог, что я привык к комфорту, что я не могу смотреть на солнце истины, как это делаете вы».
«Да и мне порой хочется укрыться в тени».
В задумчивом голосе Ницше звучала грусть. Он тяжело вздыхал, и Брейер вспомнил о том, что они, два пациента, были связаны терапевтическим контрактом, в соответствии с которым только один из них мог излечиться. Может, еще не поздно, подумал Брейер.
«Фридрих, хотя я и объявил себя излечившимся, мне бы не хотелось прекращать общение с вами».
Ницше покачал головой — слабо, но решительно:
«Нет, оно исчерпало себя. Пришло время».
«Это будет эгоизмом с моей стороны, — возразил Брейер. — Я так много взял и так мало дал взамен. Но я знаю и то, что у меня было так мало возможностей помочь вам — вы совсем не хотели мне помогать, у вас даже не было приступов мигрени».
«Лучший подарок, который вы можете мне сделать, — это помочь мне разобраться в вашем выздоровлении».
«Я думаю, — ответил Брейер, — что самым мощным фактором стало то, что я понял, кто мой истинный враг. Когда я осознал, что должен бороться с истинными врагами — с временем, со старением, со смертью, — я пришел к пониманию того, что Матильда не противник, не спаситель, но попутчик, составляющий мне компанию в утомительном путешествии по реке жизни. Каким-то образом эта простая мысль выпустила из заключения всю мою любовь к ней. Сегодня, Фридрих, мне нравится идея о вечном повторении моей жизни. Наконец, я могу сказать: „Да, я выбрал жизнь для себя. И я сделал хороший выбор“.
«Да, да. Я понимаю, что вы изменились, — сказал Ницше, подгоняя Брейера. — Но я хочу понять механизм этого изменения».
«Я могу сказать только то, что в течение последних двух лет я был сильно напуган собственным старением, или, как вы сказали, „аппетитом времени“. Я сопротивлялся — но вслепую. Я нападал не на врага, а на свою жену, и в конце концов, в отчаянии, обрел спасение в руках того, кто мог спасти меня. — Брейер замолчал, почесывая голову. — Я не знаю, что добавить, разве что благодаря вам я нашел ключ к разгадке жизни: во-первых, желать необходимое, во-вторых, любить желаемое».
Ницше, пораженный словами Брейера, едва сдерживал волнение.
«Amorfati— люби свою судьбу. Йозеф, наше родство душ поистине сверхъестественно! Я планировал посвятить следующий — и последний в этом курсе занятий — урок именно Amorfati. Я собирался научить вас бороться с отчаянием, превращая «так это было» в «так сделал я». Но вы опередили меня. Вы стали сильным, может, даже созрели, — но… — Ницше запнулся, охваченный внезапным волнением. — Эта Берта, которая ворвалась в ваш разум и пленила его, которая не давала вам покоя — вы не рассказали мне, как изгнали ее».
«Это не имеет значения, Фридрих. Намного важнее то, что я перестал оплакивать прошлое и…»
«Вы говорили, что хотите тоже дать мне что-то. Помните? — воскликнул Ницше, и отчаяние в его голосе встревожило Брейера. — Так дайте мне то, о чем я прошу. Скажите мне, как вы заставили ее уйти ! Я хочу знать все подробности!»
«Каких-то две недели назад, — вспомнил Брейер, — это я умолял Ницше сказать мне, что конкретно мне нужно делать, а Ницше утверждал, что единого пути не существует и каждый должен искать свою собственную истину. Насколько же сильно должен страдать Ницше, чтобы отрекаться теперь от своих собственных слов и надеяться вычленить из моего выздоровления путь к своему собственному. Нельзя потакать ему в этом», — решил Брейер.
«Я ничего так не хочу, как что-то дать вам, Фридрих, — сказал он. — Но это должен быть реальный, вещественный дар. В вашем голосе я слышу настойчивость, но вы скрываете свои истинные желания. Доверьтесь мне — один-единственный раз! Скажите мне, что именно вы хотите получить. Если я могу дать вам то, что вам нужно, это будет вашим».
Ницше вскочил со стула и начал расхаживать взад-вперед по комнате. Через несколько минут он подошел к окну и остался стоять там, повернувшись спиной к Брейеру.
«Серьезному человеку нужны друзья, — заговорил он, обращаясь скорее к себе самому, нежели к своему собеседнику. — Когда все рушится, у него остаются его боги. Но у меня нет ни друзей, ни богов. Во мне, как и в вас, живут страсти, и ничто не может сравниться со страстным желанием совершенной дружбы, дружбы interpares, среди равных. Что за опьяняющие слова — interpares, слова, в которых отрада и надежда для такого, как я, который всегда был одинок, который всегда искал, но никогда не встречал того, кто в точности ему подходит.
