они хватаются за случайные подработки или опускаются до паразитического существования. При наличии средств, пусть даже скромных, они лучше сведут свои потребности к минимуму, чтобы чувствовать себя свободными делать что хочется. Но то, что они делают, ближе скорее к хобби.
Или же они впадают в полную лень. Эта деградация представлена нам талантом Гончарова в его незабываемом Обломове, которому лень было даже обуть туфли. Его друг уговаривает его ехать за границу, занимается всеми приготовлениями, до последней мелочи. В воображении Обломов уже гуляет по Парижу, в горах Швейцарии, и мы с замиранием сердца ждем: поедет или не поедет? Конечно же, никуда он не едет. Каждый день новая дорога, новые впечатления – это для него слишком хлопотно, одно беспокойство.
Даже не доходя до таких крайностей, всепоглощающая инертность грозит опасностью опуститься, как это происходит с Обломовым и его слугой. (Здесь эта группа переходит к «барахтанью в луже» третьей группы.) Она таит в себе еще и опасность выйти за пределы сопротивления тому, чтобы что-то делать, и человеку становится лень даже думать и чувствовать. Мысли и чувства становятся чистыми ответными реакциями. Остатки мысли могут встрепенуться от разговора, от замечаний психоаналитика, но чтобы мысль ожила, не хватает энергии, ее росток чахнет. Остатки чувств, положительных или отрицательных, могут всколыхнуться от визита или письма, но замирают рано или поздно. Он может захотеть ответить на только что полученное письмо; но если это не делается сразу, то не делается никогда. Инерция мысли хорошо видна при психоанализе и очень мешает работе. Мыслительные операции совершаются с большим трудом. Что обсуждалось в прошлый раз – забывается, не потому, что пациент «сопротивляется», а скорее из-за того, что пациент нагромождает все содержание беседы у себя в голове, как будто чужое барахло. Иногда он чувствует себя беспомощным и запутавшимся при психоанализе, как при чтении или обсуждении каких-то трудных вещей, потому что напряжение, требующееся для сопоставления данных, слишком велико. Один пациент в своем сновидении наблюдал образ такого бесцельного блуждания: он оказывался то там, то здесь – в разных местах по всему свету. У него не было намерения отправиться в одно из этих мест; он не знал, ни как он туда попал, ни как ему выбраться оттуда.
Чем шире распространяется инертность, тем больше она накрывает собой чувства пациента. Ему уже требуются стимулы посильнее, чтобы вызвать ответные чувства вообще. Прекрасные деревья в парке сами по себе больше не возбуждают никаких чувств, возможно, роскошный закат исправил бы картину. В подобной лености чувств заключен и трагический элемент. Как мы видели, «ушедший в отставку» не жаждет открыться, чтобы сохранить нетронутой искренность своих чувств. Но если процесс доходит до крайности, то мертвеет именно та свежесть, которую ему хотелось сохранить. Следовательно, паралич его эмоциональной жизни заставляет его страдать от омертвения чувств больше других, и возможно, именно это ему действительно хотелось бы изменить. По мере продвижения анализа иногда у него возникает впечатление, что, когда он более активен, его чувства тоже будто оживают. Но и тут он оспаривает тот факт, что его эмоциональное омертвение – не что иное, как выражение всепоглощающей инертности и, следовательно, может измениться только вместе с ее уменьшением.
Если сохраняется какая-то активность и условия жизни приемлемые, картина «упорной отставки» может не меняться. В этом «невезении» виноваты многие качества этого типа личности, его запреты на стремления и ожидания, его нежелание перемен и внутренней борьбы, его способность мириться с положением вещей. Однако против них есть один воин в поле – зов свободы. На самом деле «отставка» – это подавленный бунт. Пока что в нашем исследовании мы наблюдали выражение этого бунта в пассивном сопротивлении внутреннему и внешнему давлению. Но оно в любой момент может стать открытым бунтом. Вероятность того, что это случится, зависит от соотношения сил склонности к захвату и к смирению и от того, в какой степени ему удалось спастись от омертвения. Чем сильнее в нем тенденция к захвату, чем больше он – живой человек, тем быстрее он почувствует недовольство ограниченностью своей жизни. Если преобладает недовольство внешней ситуацией, тогда вспыхивает «бунт против». Если преобладает недовольство собой, это «война за».
Окружающая обстановка (дом, работа) может стать настолько неудовлетворительной, что человек, наконец, решается больше с ней не мириться и в той или иной форме открыто восстает. Он может уйти из дому или с работы, открыто проявлять агрессию по отношению ко всем знакомым и незнакомым, ко всем соглашениям и общественным институтам. Его установка: «Наплевать мне, чего вы от меня ждете и что обо мне думаете». Это может выражаться теми или иными действиями, в более или менее оскорбительной форме. Это очень интересный ход развития с точки зрения интересов общества. Если такой бунт направлен в основном вовне, это – ошибочный шаг, который уводит его еще дальше от самого себя, хотя и высвобождает его энергию.
Однако бунт может развиваться внутри и быть направленным в основном на внутреннюю тиранию. Тогда, в определенных границах, он может послужить освобождению. В таких случаях чаще имеет место постепенное развитие, чем бурное восстание, происходит скорее эволюция, чем революция. Человек все невыносимее страдает от своих оков. Он понимает, в какую ловушку себя загнал, что его образ жизни совсем ему не нравится, что он вынужден принимать чужие правила, как мало на самом деле ему важны окружающие, их жизненные и нравственные стандарты. Он больше и больше склоняется к тому, чтобы стать «самим собой», то есть, как мы раньше говорили, причудливой смесью протеста, тщеславия и искренности. Освобождается энергия, и он может делать все, на что хватает его одаренности. В повести «Луна и грош» Сомерсет Моэм описал этот процесс в развитии характера художника Стрикленда. Полное впечатление, что и сам Гоген, который стал явным прототипом, и другие художники прошли эту эволюцию. Ее цена определяется искусством художника и его одаренностью. Излишне говорить, что это не единственный путь к созданию чего-то. Это один из путей, следуя которым творческие способности, ранее задавленные прежде, могут найти способы своего выражения.
И все же такое освобождение тем не менее ограниченное. Те, кто достиг его, по-прежнему несут на себе клеймо «отставки». Они по-прежнему старательно охраняют свою отчужденность. В целом, они так и занимают по отношению к миру оборонительную или воинствующую позицию. Они также не горят в личной жизни, за исключением вопросов, касающихся их работоспособности, которая поэтому может принять характер одержимости. Все это говорит о том, что они не разрешили свои конфликты, а только
