Фрейд совершенно недвусмысленно пишет о терапевтической незаменимости и универсальном характере любви в переносе в работе "Бред и сны в "Градиве" Иенсена" (1907): "При возврате любви, если мы объединяем под словом "любовь" все многообразные компоненты сексуального влечения, происходит выздоровление, и этот возврат необходим, ибо симптомы, из-за которых было предпринято лечение, — не что иное, как остаток более ранней борьбы за вытеснение или за возвращение, и они могут быть уничтожены или смыты только новым приливом тех же страстей[20]" (90). Он сравнивает излечение в новелле Иенсена археолога Норберта Ханольда забытой им подругой детства — о которой напомнило ему рельефное изображение Градивы — с более скромными средствами и суррогатами, какими... довольствуется врач, чтобы с большим или меньшим успехом приблизиться к тому образцу исцеления любовью, который рисует нам художник[21]".
Промежуточной стадией, релевантной для понимания любви в переносе в развитии теории переноса, является "Фрагмент анализа случая истерии" (1905), в котором Фрейд описывает перенос как конечную выработку продолжительной болезни пациентки: "Молено с уверенностью сказать, что во время психоаналитического лечения неизменно останавливается образование новых симптомов. Но продуктивные силы невроза никоим образом не угасли; они заняты созданием особого класса психических структур, большей частью бессознательных, которым может быть дано название "переносов" (116).
В постскриптуме Фрейд приписывает преждевременное прерывание лечения Дорой собственной неудаче толкования переноса ("Мне не удалось вовремя справиться с переносом"). Фрейд начал осознавать это как техническую проблему. Дора отреагировала вместо припоминания: "Таким образом, перенос застал меня врасплох, и вследствие того неизвестного качества во мне, которое напоминало Доре герра К., она отомстила мне так же, как собиралась отомстить ему, и бросила меня точно так же, как, по ее мнению, она была обманута и брошена им". Проблематизируя межличностное пространство своего метода и не принимая во внимание сложностей с отцом Доры, что могло бы дать ответ на его вопрос о "неизвестном качестве", Фрейд задается вопросом: "Удалось бы мне продолжить лечение девушки, если бы я сыграл свою роль, если бы я преувеличивал значимость для меня того, чтобы она осталась, и проявил к ней теплый личный интерес — курс, который, после признания моего положения в качестве ее врача, был бы равносилен обеспечению ее заменой той любви, к которой она стремилась?". В подстрочном примечании Фрейд впоследствии сожалеет, что ему не удалось "вовремя обнаружить и сообщить пациентке, что ее гомосексуальная (gynaecophilic) любовь к фрау К. была сильнейшим бессознательным течением в ее психической жизни".
Концепция переноса претерпевает техническое расширение в "Воспоминании, повторении и проработке" (1914), а именно, в описании "невроза переноса" как "искусственного заболевания, которое в каждой точке доступно нашему вмешательству... При единственном условии, что пациент проявляет уступчивость, достаточную для соблюдения необходимых условий анализа, нам постоянно удается придать всем симптомам заболевания новый трансферентный смысл и заменить его обычный невроз на "невроз переноса", от которого он может быть излечен посредством терапевтической работы. Таким образом, перенос порождает промежуточную область между болезнью и реальной жизнью, через которую происходит переход от одного к другому". Имеется очень схожее описание в 28-й лекции "Лекций по введению в психоанализ" (1916-1917, 455) "болезни переноса" как повторения в анализе патогенных объектных отношений к значимым лицам из прошлого, от которых пациента следует освободить в борьбе за "новый объект", аналитика. Искусство "управления переносом", говорит Фрейд в работе "Воспоминание, повторение и проработка", состоит в "предоставлении" навязчивому повторению "права утверждать себя в определенной области. Мы впускаем его в перенос в качестве игровой площадки, на которой ожидается показ нам всего того относительно образа действия патогенных инстинктов, что спрятано в психике пациента" (154). Наконец, Фрейд допускает возможность того, что тщательная проработка сопротивлений окажет наибольшее воздействие на изменение пациента.
Концепция невроза переноса иногда идеологически перегружалась. В противоположность этому Лёвальд (1971) признает его значимость в качестве идеальной конструкции, которая организует сложную массу событий и задает определенный порядок в ином отношении хаотической констелляции событии; она функционирует как основа порядка. Лёвальд (1975) также рассуждал относительно промежуточной области невроза переноса и болезни переноса и о новой выработке внутренней истории жизни пациента (чьими соавторами являются аналитик и пациент) и сравнивал эту промежуточную область с порождением иллюзии, игрой, чье специфическое воздействие зависит от ее одновременного восприятия как реальности и как творения воображения. Такая двойная облицовка становится важным компонентом в опыте пациента. Лёвальд видит свои формулировки по этому поводу очень близкими к "третьей сфере, сфере игры", которая, по мнению Винникотта (1967), "охватывает творческую жизнь и весь человеческий культурный опыт". Рассматривая эту концепцию иллюзии, историк искусства Эрнст Гомбрич (1960) пишет о "промежуточной области между правдой и обманом..., в которой мы осознанно и по собственной воле подчиняемся иллюзии".
Толкование[22] в противовес удовлетворениюи облегчению.
Спустя несколько десятилетий после частично продуктивных, частично приносящих разочарование совместных опытов с Брейером, Фрейд отмечает в "Заметках о любви в переносе", что "единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом". Спустя несколько лет после основания Международной психоаналитической ассоциации, он обращается к этому вопросу, с которым предположительно сталкиваются многие начинающие аналитики, без каких-либо ссылок на опубликованные случаи[23]. Фрейд рассматривает особый случай — "как из-за его частоты и реального значения, так и из теоретического интереса" — а именно, тот случай, когда "пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная" (159).
Он описывает данную ситуацию как расстраивающую, комическую, серьезную и, наконец, неизбежно возникающую и трудную для разрешения, следовательно, трагичную. Фрейд демонстрирует возможные последствия: постоянное законное соединение обоих, прерывание лечения или вступление в незаконную любовную связь. Первая и последняя из них представляются совместимыми с лечением, но делаются невозможными вследствие несовместимости с буржуазной моралью и профессиональными стандартами. Фрейд продолжает: психоаналитик должен смотреть на вещи с иной точки зрения. Тот факт, что следует ожидать повторений любви в переносе, если лечение прерывается, имеет значение "очень ценного указания [для врача] и хорошего предупреждения против возможного у него контрпереноса". Сама аналитическая ситуация принуждает пациентку влюбляться, и эта влюбленность не может быть "приписана превосходству его [аналитика] особы, так что у него нет никакого основания гордиться таким "завоеванием" (160-161).
Для пациентки имеются две альтернативы: или отказаться от лечения, или примириться с "влюбленностью во врача как с неизбежной участью". В подстрочном примечании Фрейд далее говорит: "Известно, что перенос может проявиться и другими, менее нежными чувствами, но в настоящей статье вопрос об этом не может быть затронут" (161п). Это подстрочное примечание передает сознательное игнорирование Фрейдом других видов переноса. Практикующие анализ врачи могут рассказывать "ужасные вещи", подготавливая к разочарованиям во вступительной фазе анализа, и такие вещи несомненно редки, но Фрейд быстро указывает на абсурдность открытой подготовки к случаю любви в переносе. Он также различает экстремальные случаи любви в переносе, которые в наши дни описываются многими врачами как эротизированный перенос.
Серьезная трудность извлечения чего-либо полезного из влюбленности пациентки — или из так называемого эротизированного переноса — показывается Фрейдом на примере требования пациенткой ответной любви. Сцена психоаналитической ситуации представляется изменившейся, "как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью, словно пожар, вспыхнувший во время театрального представления" (162). Эта метафора напоминает сравнение Лёвальдом аналитической ситуации с эстетическим переживанием. Кохут (1971) также мог иметь ее в виду, когда писал: "В своих центральных аспектах аналитическая ситуация не является реальной в обычном смысле этого слова. Она обладает специфической реальностью, которая до определенной степени напоминает реальность артистического переживания, как это имеет место в театре... Анализанты, чье восприятие собственной реальности сравнительно не повреждено, будут при соответствующих переходных сопротивлениях позволять себе необходимую регрессию на службе анализу. Таким образом, они будут способны переживать квази-характеристическую, косвенную реальность трасферентных чувств, которые некогда связывались с иной (чем текущая и непосредственная) реальностью в их прошлом" (210-211).
