Что, на Ваш взгляд, должен делать человек, которому назначили прием на два часа, если Вы приедете между 14.00 и 14.45? Вас не интересуют его проблемы с законом, его беспокойство и тревога? Вам до него нет дела, верно? Вы его не знаете и Вас это абсолютно не волнует… Пусть подождет. Пусть еще один подождет.
Должен признаться, у меня никогда не вызывали восторга специалисты по уголовному праву. Я всегда думал, что люди выбирают ту или иную профессию исходя из определенных черт своего характера. Не может быть случайным то, что все врачи ипохондрики, почти все экономисты мошенники и что не существует надежных адвокатов. Многие месяцы своего исследования я посвятил изучению психологии. Это была попытка наконец понять Вас и Ваши действия. У меня в голове не укладывалось, что человек, посвятивший себя правосудию, имеет такое практически неприемлемое представление о морали и о справедливости. Тогда я научился, наконец, тому, что называется «реактивным образованием» (некий механизм, с помощью которого человек пытается изменить знак поступка, который ведет к порицанию…)
Психология, должно быть, гораздо более снисходительна к Вам, чем ко мне. Говоря профессиональным языком, Вы сублимируете свои порывы в своей профессии, и такое объяснение звучит даже благородно. Нет, никакой реактивный механизм не оправдывает, например, то, что Вы добились, чтобы Ваш клиент, Фуэнтес Орбиде, был освобожден, обвиняя во всем своего компаньона и родственника. Вы знали, что тот был невиновен. Вы знали, что Ваше выступление и планирование защиты приведут к тому, что место в тюрьме для Вашего клиента станет местом для его жертвы. Однако же Вы все равно так поступили. Вы выступали не в защиту правосудия. И даже не в защиту Вашего клиента.
Вы защищали свой карман, свою репутацию, свои личные интересы. Две недели спустя после задержания несчастного компании а Вашего клиента Вам кто-то напомнил об этом деле в кулуарах суда. Это было вроде упрека за то, что Вы «отправили его за решетку» Вы помните свой ответ? Ваши слова остались у меня в памяти, словно я сам был там и слышал их. Вы сказали «Ну и что же. Если он не может заплатить за хорошего адвоката, черт с ним!» Никакие реактивные доводы здесь не помогут. И разговоры о сублимации не могут оправдать подлости. Остается винить Ваше пристрастие к отвратительной шкале ценностей, которую Вы используете в отношениях с другими людьми? Или объяснять как «неприятие бедности» Ваше поведение в ресторане на улице Альвеар в тот сентябрьский полдень?
Позвольте Вам напомнить, как это было…
Это случилось около двух лет тому назад. Вы обедали с Марией-Еленой, Вашей любовницей, в ресторане на улице Альвеар. Так что, должно быть, дело было во вторник (мне понадобилось немало времени, чтобы узнать, что вторники Вы обычно проводите со своей любовницей). Я смотрел на Вас. сидя за столиком невдалеке, как делал не раз. В тот день в зал зашел мальчик лет десяти и начал предлагать купить розы, подходя к столикам. Он никому не мешал: ни официантам ни Марии-Елене, ни мне… И вдруг Вы закричали: «Официант!» И официант, который Вас всегда обслуживает (и так же боится, как и ненавидит), быстро подошел, и Вы заставили его вытолкать взашей ребенка на улицу.
В психологии, вероятно, есть множество объяснений для подобных поступков, но для Вас у меня есть только одно. Вы подлец, доктор. Такой подлец, что не заслужи наем с права на жизнь.
Вы можете подумать: «А ему-то что за дело?» Но мне есть до этого дело. И даже более того…
Мне есть до этого дело, потому что я тот старичок, которого Вы обрызгали на углу улиц Артигас и Раона пять лет тому назад. Мне есть до этого дело и потому, что я тот, кому каждый день приходилось проходить два квартала назад, потому что не было никакой возможности парковаться на Гурручага и Санта Фе. Мне есть до этого дело, потому что я Ваша жена, доктор, которой хотелось хоть когда-нибудь с Вами вместе пообедать, и потому что я в какой-то степени еще и Ваша любовница, которой, возможно вовсе не хотелось с Вами обедать в какой-нибудь из вторников. Это мое дело, потому что я — невинная жертва, которая поплатилась тюрьмой за то, чего не совершала. Мне есть до этого дело, потому что я во многом и ребенок, который пытался продать розы в ресторане на улице Альвеар…
От психологов я узнал многое о механизмах мышления. Так что я должен признаться, хотя меня это и огорчает: в конце концов, я такой же подлец, как и Вы. Я такой же взяточник, такой же высокомерный, агрессивный, эгоистичный, корыстный, спесивый, своевольный и ничтожный, как и Вы. В последние годы я стал иногда думать, что Вы — всего лишь часть меня самого. Ужасная часть, которая живет независимой жизнью и в каждом своем проявлении отражает то худшее, что есть во мне.
Долго думая об «инкарнации», «идентификации» и «раздвоении личности», я пришел к выводу, что Вы не только не заслуживаете права на жизнь, но и более того, Вы должны умереть,
Да. Умереть.
Но как?
Кто знает…
Какой способ был бы наиболее подходящим? Несчастный случай? Инфаркт? Самоубийство?
Самым честным способом, конечно, было бы убийство. То есть — чтобы кто-нибудь наконец решил убить в Вашем лице то, что проявляется в каждом из нас.
Вы улавливаете суть моего письма?
Я Вам пишу вовсе не дли того, чтобы Вы раскаялись…
Я пишу, чтобы сообщить Вам (поскольку считаю, что Вас это касается): я принял решение Вас убить.
Конечно же — я в этом не сомневаюсь — Вы подумаете о мерах предосторожности: оружие, телохранители, системы оповещения, охрана в доме, досмотр всех Ваших служащих и т. д. Но как долго это может продолжаться? Мне понадобилось пять лет для сбора информации, чтобы вынести Вам справедливый приговор! Я могу подождать пять, десять или двадцать лет до его исполнения… Когда-нибудь охрана окажется уже не такой бдительной, меры предосторожности забудутся и мелочам перестанут придавать значение… И именно в этот момент, сеньор Аянак, я буду Вас поджидать.
Возможно, кто-нибудь засомневается (может, и Вы в том числе) в серьезности этого предупреждения об убийстве… Существую ли я сам в реальности…
Как знать, может, это говорит голос Вашего раскаяния? Какой-нибудь невежда-психолог может задаться вопросом, не сами ли Вы написали это письмо, чтобы упрекнуть себя в совершении таких низких поступков.
Я с этим не согласен. Я считаю, что Вы абсолютно неспособны к чувству вины.
Я считаю Вас аморальным, в прямом значении этого слова.
Хотя в пользу такого предположения и кое-что говорит, и внушает беспокойство. Полиция сможет доказать, что это письмо было напечатано на Вашей собственной пишущей машинке, которая стоит на письменном столе в Вашем доме в квартале Флорес. Бумага та же, какую Вы используете, и взята из Вашего письменного стола. Если принять во внимание, сколько времени может занять написание этого письма, можно сделать вывод, что единственный, кто мог его написать, не вызывая подозрений, это… Вы сами.
Эта небольшая загадка мне по душе: она придаст концу нашей истории черты детектива, а я их люблю. И пока сохраню в секрете, как это все у меня получилось, чтобы снова Вам написать, если возникнет необходимость сообщить Вам что-то новое.
А пока я прощаюсь с Вами, но прежде хочу кое о чем попросить.
Берегите себя, сеньор Аянак, берегите себя! Мне бы не хотелось, чтобы глупая неосторожность с Вашей стороны или несчастный случай испортили всю мою работу.
Х. М. А.
Жил-был толстый и некрасивый крестьянин,
который влюбился (а почему бы и нет?)
в прекрасную белокурую принцессу…
Однажды принцесса — кто знает, зачем —
поцеловала толстого и некрасивого крестьянина…
и он, словно по волшебству, превратился
в стройного и статного принца.
(По крайней мере, так ей казалось…)
(По крайней мере, таким он чувствовал себя…)
«Я могу сказать, что моя любовь не была вечной. Она была огнем, который никогда не гас.»
Винисиус ди Мораес
Гигантское тело шумерского война было испещрено шрамами, а кожа знавала солнце и снег.
Его имя было Хорма. Легенда гласит, что во время путешествия, когда он странствовал с тремя друзьями из города в город, злейшие враги устроили ему засаду. Силы были неравны.
Четыре война яростно боролись, но только одному Хорма удалось выжить. Три его товарища пали в битве.
Изнуренный и истекающий кровью, Хорма понял, что ему необходимо отдохнуть, восстановить силы и залечить раны.
Он осмотрелся в поисках безопасного места и увидел небольшую пещеру в ближайшей скале.
