выбором тяготеет серьезность вечности, должно быть безусловно возможно, выбирая, все выиграть и все потерять, – хотя, как было сказано, должна быть и возможность выбрать нечто иное для того, чтобы выбор был выбором.
Есть одно только Имя на небе и на земле, один только Путь, один только Образ. Тот, кто выбирает следовать за Христом, он выбирает Имя, которое выше всякого имени [300], выбирает Образ, который вознесен превыше небес, но который столь человечен, что он может служить примером для человека, и этот Образ именуется высочайшим и на небе, и на земле. Есть ведь имена и примеры, которые славятся лишь на земле, но высочайшее, единственное Имя должно ведь как раз отличаться этим исключительным качеством, которое, в свою очередь, свидетельствует о нем, как о единственном: оно славится и на небе, и на земле. Это Имя Господа нашего Иисуса Христа. Но разве не радостно тогда, что тебе позволено выбрать идти тем же путем, каким шел Он! Ах, в сбившейся и сбивающей с толку речи этого мира простое и серьезное слово об этом на беду обращается чуть ли не в шутку. Человек, который стяжал величайшую в мире власть, гордо называет себя последователем Петра [301]. Но быть последователем Христа! Да, гордость этим не соблазнишь; это в равной мере доступно самому могущественному и самому малому, самому умудренному и самому простому, и ведь блаженны как раз малые и простецы. И разве это столь уж замечательно возвыситься над всеми людьми; разве это, напротив, не безотрадно! Так ли уж это замечательно есть на серебре, когда другие голодают; жить во дворцах, когда другие не имеют даже крыши над головой; быть образованным, когда это недоступно никому из простых людей; сделать себе имя, понимая, что для тысяч и тысяч это исключено: так ли уж это замечательно? И если бы это завидное в земной жизни отличие было бы высочайшим, разве не было бы это бесчеловечным, и разве не была бы тогда жизнь невыносимой для этих счастливцев! Сколь, напротив, все оказывается иначе, если единственная радость – это радость следовать за Христом. Но ведь нет и не может быть радости более высокой, чем радость быть способным воплотить в себе высочайшее; и ничто так не может сделать эту высокую радость чистой, блаженной, уверенной, как эта радостная мысль о небесном милосердии: мысль о том, что это доступно всякому человеку.
Итак, тот, кто избирает следовать за Христом, подвизается на избранном пути. И если ему тогда приходится узнать мир и то, что в мире, силу мира и свою слабость; если брань против плоти и крови становится все более страшной; если путь становится тяжким, многие становятся врагами, а друзьями никто: тогда боль вынуждает его вздохнуть: я иду один! Мой слушатель, если бы ребенок, который только начал учиться ходить, пришел к взрослому, плача, и сказал бы: я хожу один, – разве бы взрослый не сказал тогда: мой малыш, ведь это и замечательно! И то же самое верно, когда следуешь за Христом. На этом пути непросто, – как порой говорят, – чем больше нужда, тем ближе помощь, нет, здесь, на этом пути чем сильнее страдание, тем ближе совершенство. Знаешь ли ты еще какой-нибудь путь, на котором это было бы так? На всяком другом пути верно обратное: когда приходят страдания, их тяжесть все перевешивает, перевешивает настолько, что это даже может означать, что ты выбрал неверный путь. Но на этом пути – на пути, которым человек следует за Христом, – чем выше страдания, тем светлее слава; и вздыхая, путник по сути считает себя блаженным. Смотри, если некто вступает на другой какой-нибудь путь, он должен заранее выяснить, какие трудности могут неожиданно встретиться ему: быть может, он совершит этот путь благополучно и без проблем, но, возможно, на этом пути скопится столько препятствий, что он уже не сможет их преодолеть. Напротив, путь самоотвержения, путь следования за Христом навеки надежен и всегда проходим; на этом пути страдание – радостный признак того, что путь твой верен. Но какая радость может быть больше, чем радость о том, что тебе позволено выбрать лучший путь – путь, ведущий к тому, что выше всего; и какая радость, опять же, может сравниться с этой, если не радость о том, что этот путь навеки надежен и всегда проходим!
Однако в том, чтобы следовать за Христом, есть и еще одна радость, еще одно блаженство. Ведь Он идет, как было сказано, не рядом с последователем и не прямо перед ним, но Он прежде прошел этот путь, и в этом радостная надежда последователя: последовать за Ним. Одно дело следовать за Ним путем самоотвержения, и это тоже радостно, другое – следовать за Ним в блаженстве. Когда смерть разлучила двух любящих, и вот, второй из них умирает, мы говорим: она последовала за ним, он ушел первым. Так и Христос ушел первым, и не только так, ведь Он пошел приготовить последователям место.
Когда мы говорим о человеке-предшественнике, тогда речь может идти о том, что он, пройдя некий путь, сделал его легче для того, кто следует за ним; и если путь, о котором идет речь, связан с чем-то земным, временным, несовершенным, то возможно, что для последователей этот путь станет вовсе легок. Однако для христианина, который следует совершенным путем самоотвержения, такого облегчения нет; этот путь всегда остается по существу одинаково труден для всякого последователя Христова. И все же совсем в другом смысле Христос, пройдя первым этот путь, дарует подобное облегчение: пойдя первым, Он приготовил последователям не путь, но Он, пойдя вперед, приготовил последователям место на Небе. Человек-предшественник изредка может по праву сказать: теперь вслед за мной идти весьма легко, путь проложен и приготовлен и врата широки; Христос, напротив, мог бы сказать: смотри, для тебя все приготовлено на Небе, – если только ты готов войти в тесные врата самоотвержения и последовать этим узким путем.
Среди мирских хлопот это уготованное в ином мире место, возможно, кажется чем-то призрачным; но тот, кто самоотверженно отрекся от мира и от самого себя, должен был, конечно, убедиться в том, что такое место существует. Ведь должен же он где-то найти себе место, где-то должно же быть и у него пристанище; но в этом мире, который он оставил, у него не может быть места: значит, должно быть другое место, да, оно должно быть, чтобы он мог оставить мир. О, разве не легче легкого это понять человеку, если он на самом деле отвергся себя
