Так как же обстоит дело, если взглянуть на него изнутри? Возьмем случай, где взгляд изнутри нам обеспечен, — близкую подругу. Подруга рассказывает вам о какой-то высокомерной примадонне из числа ее коллег, которая бесит ее, и вы вспоминаете высокомерную примадонну из старших классов — звезду команды, отличницу, — которая бесила вас. С друзьями этот процесс может проходить почти автоматически: порывшись в памяти в поисках ориентиров, мы опосредованным образом ощущаем недовольство подруги. Это часть соглашения, на котором держится ваш симбиоз: вы признаете значимость проблем подруги, она признает значимость ваших проблем. Вы работаете над достижением общей перспективы.
К такой работе с врагами и соперниками вы не склонны. Они жалуются на какую-нибудь высокомерную примадонну, а вы просто не можете понять, о чем речь (почему эти люди такие нытики?). Это особенно справедливо, когда на правах соперников или врагов высокомерной примадонной называют вас. В этом случае вы уж точно не можете провести параллель с примадонной из своей школы.
Так и на геополитической арене: вы американец и патриот, а когда люди, жгущие американский флаг, называют Америку наглой и высокомерной, ни о какой примадонне вы даже не задумываетесь.
Это не значит, что у вас ум заходит за разум при попытках объяснить их поведение или что вы совершенно не в курсе внутренней жизни этих людей. Увидев, как некие люди жгут флаг и выглядят при этом разъяренными, можно при всей ненависти к ним правильно предположить, что где-то в них гнездится ярость. Можно также допустить, что сжигающие флаг считают Америку высокомерной. Но их представления не имеют к вам никакого отношения, поэтому вы продолжаете характеризовать этих людей в нелестных выражениях. Вы утверждаете, что ими движет «недовольство» американской силой и «зависть» к успеху Америки. И поскольку зависть и недовольство не относятся к благородным побуждениям, нравственная окраска ситуации указывает, что виноватыми являются сжигатели флагов. А если Америка не виновата, мысль о том, что ей следует изменить свое поведение, вызывает только сопротивление.
На этом этапе дискуссии, если не раньше, зачастую возникает вопрос, не предвещающий ничего хорошего: минуточку, вы хотите сказать, что высокомерная примадонна — это Америка? Так вы говорите, что Америка, а не те, кто сжигает флаги, виновата в сожжении этих флагов? Вопрос встает еще острее, если речь идет о террористах: вы говорите, что это Америка виновата в том, что случилось 11 сентября? Ведь именно так обстоит дело, если действительно заглянуть в мысли террориста.
Если отвечать коротко — нет. Но это «нет» со знаком сноски, «нет», которое нуждается в уточнениях, и поскольку уточнения немного замысловаты, я отсылаю за ними к интернет-приложению[1076]. Это рекомендуемое чтение, поскольку если вы согласитесь с приведенными доводами, они могут в корне изменить ваше мировоззрение. Суть же в том, что способность принять близко к сердцу и понять мотивацию другого человека — в буквальном смысле разделить с ним опыт, познать его изнутри, — зависит от нравственного воображения, которое естественным образом ограничивается, когда речь идет о людях, которых мы считаем соперниками или врагами.
Другими словами, нам трудно достичь понимания, не достигнув симпатии. В итоге мы оказываемся в затруднительном положении, потому что, как мы уже видели, люди, в понимании которых мы кровно заинтересованы — например, террористы, — оказываются людьми, которым мы по понятным причинам не желаем симпатизировать. Вражда как естественное препятствие на пути к пониманию — в каком-то смысле враг народа номер один.
НАМ ТРУДНО ДОСТИЧЬ ПОНИМАНИЯ, НЕ ДОСТИГНУВ СИМПАТИИ
Объяснить источник этого препятствия гипотетическим образом нетрудно. Наш мозг развивался в мире сообществ охотников-собирателей. В этом мире нравственно заряженные споры имели дарвиновские последствия. Если вы ввязывались с соперником в ожесточенный и публичный спор о том, кто кого обидел, вердикт аудитории мог повлиять на ваш статус в обществе и доступ к ресурсам, что, в свою очередь, могло повлиять на ваши шансы передать свои гены следующему поколению. В итоге умение убедительно доказывать, что твой противник не имеет правомерных оснований для недовольства, подкреплялось естественным отбором, как и склонности, содействующие этой способности — например, склонность верить, что твой соперник не имеет правомерных оснований для недовольства, та самая вера, которая могла придать убедительность доводам. И ничто не угрожало этой вере так, как способность взглянуть на положение вещей с точки зрения противника.
В то же время при общении с союзниками смысл приобретало более обширное нравственное воображение. Поскольку удача союзников и ваша удача взаимосвязаны — ведь вы состоите в отношениях с ненулевой суммой, — оказывать поддержку союзникам — значит, действовать в собственных интересах (и кроме того, в этой неявной сделке на союзника налагается обязательство поддерживать вас). Так что, по крайней мере в некоторых случаях, нам прекрасно удается признать точку зрения друзей или родных. Это помогает нам отстаивать их интересы, тем более что они пересекаются с нашими, а также укреплять узы, проявляя сочувствие.
Короче, нравственное воображение, подобно другим свойствам человеческого разума, предназначено для того, чтобы руководить нами в успешном ведении игры, сознавать выгоду игр с ненулевой суммой, в которых эта выгода возможна, и обставлять противника в играх с нулевой суммой. В сущности, нравственное воображение — одна из основных движущих сил закономерности, которую мы видели на протяжении всей книги: склонности терпимо относиться к религии народа, с которым можно вести дела, и проявлять нетерпимость и даже воинственность в том случае, если усматриваешь в отношениях фактор нулевой суммы.
И вот теперь мы имеем дело с одним курьезным остатком этого механизма: наше «понимание» мотивации других людей идет в комплекте с нравственным суждением. Либо мы понимаем их мотивацию внутренне, даже принимаем ее близко к сердцу — поддерживаем связь с этими людьми, распространяем на них нравственное воображение и даже снисходительно относимся к их обидам и претензиям, — либо понимаем их мотивацию на внешнем уровне, способом, подразумевающим незаконность их претензий. Понимание в чистом виде, не окрашенное суждением, достигается с трудом.
Неплохо было бы разорвать эту связь между пониманием и суждением, научиться понимать поведение окружающих, проявляя к нему беспристрастность, — просто видеть происходящее, с точки зрения этих людей, и не выносить вердикты их недовольству. Возможно, этот подход был бы ближе к перспективе Бога и к тому же позволил бы нам успешнее отстаивать свои интересы. Мы спокойно отмечали бы, что состоим с кем-то в отношениях с ненулевой суммой, объективно оценивали бы точку зрения этих людей и так же беспристрастно решали бы внести изменения в свое собственное поведение, чтобы воспользоваться фактором ненулевой суммы. Но тем из нас, кто не сумел достичь просветления, предстоит провести большую часть своей жизни, глядя на происходящее с более присущей человеку точки зрения: мы распространяем нравственное воображение на людей в той степени, в какой усматриваем возможность выигрыша в отношениях с ними.
Учитывая это, меньшее, что мы можем, — задаться вопросом, на самом ли деле этот механизм действует так, как задумано: когда мы состоим с кем-либо в отношениях с ненулевой суммой, мы действительно распространяем на этих людей нравственное воображение. Это в большей степени отвечает интересам обеих сторон и подводит нас к истинному пониманию других людей — к пониманию, как именно выглядит изнутри их мир.
Именно этого зачастую так и не удается добиться. Основная масса жителей Запада и основная масса мусульман связаны укоренившимися отношениями с ненулевой суммой, однако в целом не в состоянии распространить друг на друга нравственное воображение.
Итак, механизм, предназначенный для того, чтобы служить нашим интересам, дает сбой. Нравственное воображение призвано помочь нам отличать людей, с которыми можно иметь дело, от людей, с которыми иметь дело нельзя, — расширяться или сокращаться соответственно. Когда американцам не удается распространить нравственное воображение на мусульман, их подсознание таким способом заявляет: «Мы считаем, что эти люди недостойны того, чтобы иметь с ними дело». Тем не менее в большинстве своем они этого достойны.
Мы уже видели одну причину этой неисправности. Технологии искажают наши представления о втором участнике этой игры с ненулевой суммы. Этот второй участник — многочисленное мусульманское население, которое, не проявляя пылкой любви к Западу, тем не менее не тратит времени на сожжение флагов и убийства жителей Запада. Но по телевизору мы видим и отождествляем со вторым участником игры ту подгруппу мусульман, которые действительно и, возможно, необратимо ненавидят Запад. Мы безошибочно узнаем упрямую враждебность последних, и наше нравственное воображение сокращается в соответствии с ней, заодно исключая и всех прочих мусульман.
