Баптисты, отведя "хлебопреломлению" место изредка совершаемого символического обряда, по своей важности бесконечно уступающего проповеди, не приблизились к древнехристианскому образу жизни, а удалились от него. В древней Церкви, как известно, считалось необходимым ежедневно приобщаться Святым Дарам. Нынешняя православная практика тоже далека от первоначальной, но по крайней мере в своем богословии и богослужении Церковь не перестает видеть в проповеди не более чем приглашение к Трапезе Господней, а участвовать в этой Трапезе предлагает как можно чаше. Протестанты же и в богословии своем утратили евхаристическое измерение духовной и церковной жизни.
Разница евхаристического опыта сказывается и в том, что для протестанта "хлебопреломление — особое служение, в нем много печали: это последняя вечеря Спасителя. Там и пение соответствующее, и тематика проповеди подстать"[48]. Для православного же христианина Литургия — это время радости, малая Пасха. Не случайно в песнопениях нашей Литургии нет ни одного покаянного или скорбного песнопения: только радость. Мы не остаемся скованы воспоминаниями о кануне Страстной Пятницы, но ощущаем радость Причастия Телу Воскресшего Спасителя. И каждый раз после Причастия священнослужитель читает пасхальные молитвы: "Воскресение Христово видевше…"[49].
Интересно также заметить, что Литургия чрезвычайно устойчиво называется в патриотических книгах "таинством будущего века". Протестантский подход, видящий в "преломлении хлебов" лишь "воспоминание", простые поминки — замыкает нашу веру в прошлом. Православный традиционализм — прорывается в будущее. На Православной Литургии священник вспоминает не только "крест, гроб" и "тридневное воскресение", но и "второе и славное паки пришествие". Поистине, это — "воспоминание о будущем". Возможно же оно именно потому, что Литургия приобщает ко вневременной Вечности. Литургия — наша надежда, а не только наше "соболезнование". Православная Литургия обращает нас ко Христу Второго Пришествия[50], к славному торжеству Воскресения. Такое "хлебопреломление" живет прошлым и скорбит о распятом Христе, как будто не было Воскресения…
А если Причастие только символ — как объяснить поведение абилитинских мучеников? В гонение Диоклетиана в Абилитине (город в Африке) была замучена группа христиан. На суде они показали, что знали о слежке за ними имперских сыщиков. Они знали, что в случае своего собрания они будут обнаружены и казнены. Но из-за долгого отсутствия епископа они так истосковались по Евхаристии, что решились больше не прятаться, вызвали пресвитера, который и совершил им Евхаристию. За это они заплатили жизнью[51]. Неужели за воспоминание они так заплатили?! Неужели лишь по проповеди они так соскучились? — Или по Самому Христу? По действительному Таинству?
А как смогут протестанты объяснить поведение св. Киприана Карфагенского? Уговаривая своих учеников мужественно претерпеть гонения и не отрекаться, св. Киприан напоминает, зачем христианину потребно мужество: "чтобы, помня Евхаристию, в которой преподается Тело Господа, десница обняла Его, когда потом будет принимать от Господа награду венцов Небесных" (св. Киприан Карфагенский. Письмо 48. К Фиваритянам с увещанием к мученичеству[52]. Если Евхаристия лишь воспоминание, то что же выходит: идти на смерть нужно, "помня воспоминание"?
И как объяснить позицию ап. Павла, который видел источник всех бед в недостойном, "без рассуждения", Причащении Плоти Христа? Болезни и даже смерть христиан апостол приписывал недостойному Причащению (см.: 1 Кор. II, 28–30). И если бы в понимании апостола Евхаристия была бы лишь "символом", лишь "воспоминанием" — разве мог бы он столь радикально оценивать последствия безрассудного Причастия?
Вопрос о Литургии — это вопрос о Церкви и вопрос о присутствии Христа в мире. Передо мной протестантский учебник догматического богословия. Читаю главу "Миссия Церкви": "Какова миссия Церкви? Что надлежит делать Церкви? А. Прославлять Бога. 1) Мы прославляем Бога, поклоняясь Ему. 2) Мы прославляем Бога молитвой и славословием 3) Мы прославляем Бога, живя благочестивой жизнью. Б. Наставлять самое себя. На ставление членов Церкви и есть создание Тела Христова. Публичные церковные богослужения претендуют на эту же цель. В. Очищать себя… Первая Церковь предлагает нам примеры осуществления церковной дисциплины. В Писании сказано, что наказанию следует подвергать за ереси, деления, безнравственность и т. д. Г. Воспитывать своих членов… Церкви надлежит осуществлять особую программу для наставления и обучения своих членов, молодых и пожилых… Д. Евангелизировать мир… Е. Действовать как ограничивающая и просвещающая сила в мире. Верующим надлежит возвещать праведные требования Божии, предъявляемые человеку, и возвещать Слово жизни… Ж. Способствовать всему, что хорошо. Верующему необходимо поддерживать все, что пытается содействовать социальному, экономическому, политическому и образовательному благополучию общества"[53].
Все, что здесь перечислено в качестве задач Церкви Христа, вполне может назвать своими за дачами любой философский кружок. Общество почитателей Платона вполне может поставить перед собой совершенно аналогично сформулированные цели (только с заменой имени Христа на имя Платона и заменой Евангелия на платоновские диалоги). Все эти цели слишком человечны, слишком очевидны и просты, они могут достигаться любым другим человеческим сообществом. Даже осуждение ересей появляется в позднем платонизме[54]. А контроль над нравственностью своих учеников и сограждан предлагал еще сам Платон…
Неужели же у Церкви нет иных функций, кроме информационной и прогрессорской (содействие либерально понимаемому "историческому прогрессу")?
Так чего не делает Церковь и не должна делать, по мнению протестантских богословов? Церковь не должна заниматься делом освящения. Она должна рассказывать о Христе, но не должна вбирать космос в Тело Христово. Это отказ от космического назначения Церкви. Это отстраняющий и холодный ответ "сынов Божиих" страждущей твари: нам нечего дать тебе. "Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому-что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне, и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего" (Рим. 8,19–23).
Вот именно для тела, для плоти, для космоса, для мира ничего нет в протестантизме. Все только для рассудка: "узнайте о Христе". Индуизм какой-то: пусть ваш атман соединится с Брахманом. А тело? — Тело пусть остается на кармической помойке. Воплощение, Преображение, Воскресение, Сошествие Святого Духа по логике протестантизма остались совершенно без всякого влияния на мир человека. Именно так: ведь человек — это воплощенный дух, а не просто душа. "Существо, получившее ум и рассудок, есть человек, а не душа сама по себе", еще в III веке писал ранне христианский богослов Афинагор[55] "Человеком в самом истинном смысле относительно природы называется не душа без тела и не тело без души, но то, что составилось в один прекрасный образ из соединения души и тела", — ту же библейскую интуицию выражал в конце III столетия св. Мефодий Олимпийский[56].
Так вот, для человека в его целостности в протестантизме нет Хлеба. Душе — пересказ Евангелия. А телу — ничего. И всей Вселенной — тоже ничего.
Православная икона рождающейся Церкви говорит о другом. На иконе Пятидесятницы (день схождения Святого Духа на апостолов — это день рождения Церкви) под апостолами, сидящими полукругом, изображается темный свод. В этой темнице помещена фигура старца с короной и нимбом на голове. На руках он держит плат. Надпись гласит: о kosmos. Это редкий случай аллегорического приема в иконографии. Перед нами иллюстрация только что приведенных слов ап. Павла. Космос — весь мир — пленен, в темнице. Он пленен не по своим грехам и не по своей воле, и потому корона как знак царственной изначальной свободы мира от суеты и тления — на нем. Он не нарушал воли Божией — и потому нимб как знак святости и единства с Богом также не отнят от плененного мира. В руках он держит плат, что по византийскому этикету означало готовность прикоснуться к Святыне, готовность принять ее (на многих византийских иконах святители не прямо держат Евангелие в своих руках, но между ладонью и Словом Божиим прокладывают плат). Мир ждет освобождения, готов к нему. Эти первые лучи освобождающего света начали проникать к нему через апостолов, через Церковь со дня Пятидесятницы.
