2 — Мое «я», в свою очередь, актуализируется — индивидуализируется в своих моментах и существует как единство множества этих моментов. Пространственно с т ь — различие, противостояние моментов личности, временность — конкретное единство множества. Временность раскрывается двояко:
1) как преходимость всякого момента, т. е. прерывность ряда моментов и
2) как непрерывность всякого момента «я». Всегда мы наблюдаем «я» как данный момент его и, в то же время, как «вспоминающее» другие свои моменты, которые, воскресая из небытия–забвения сливаются с данным.
3) — Конкретизующееся в акте (само) сознания и свободы, временностью своею воссоединяющееся–чрез–разъединение непрерывно–прерывное единство и есть то, что мы называем личностью, «я» и бытие, и что определимо как жйзнь–чрез–смерть. «Я» есть всеединство своих моментов, что можно представить в такой записи: «Я» — всякий момент свой, любое сочетание своих моментов, все они вместе и обратно. Но всякий момент не есть любой другой момент. Это определение противоречиво потому, что стабилизует «я», отвлекая его пространственность (разъединенность) от не различимой с ним временности (единства). Определение это выражает только «фазу» временного движения, в котором «я» последовательно становится, погибает–воскресает в качестве всякого своего момента, переход самого «я» из бытия одним своим моментом в бытие другим.
4) — «Я» непрерывно движется в своем времени. Всевременность «я» актуальна, однако в малой степени, как мое точно не определимое настоящее, не обладающее уловимыми началом и концом единство прошлого с будущим, временное двуединство и, следовательно, всеединство моего «я».
5) — Личность предстает нам находящеюся во всем своем времени и во всем своем пространстве, или их в себе содержащею, всевременною и всепространственною, что может быть единственным основанием как фактов предвидения вполне конкретного будущего, так и воспоминания прошлого. Как узреваемое нами будущее, так и воспоминание прошлого — не образ или копии («астральные клише») его, а само оно и само переживающее его наше «я». Прошлое и будущее относительны: всякий момент был будущим и будет прошедшим.
6) — Когда мы вспоминаем, воскрешаем умершее прошлое, оно вновь становится настоящим (как становится им и узреваемое нами будущее), оживает. Сливаясь с настоящим, оно становится и иным, преображается. Однако в нем остается нечто неизменяемое, неустранимое, неподвижное, уже не живое; это нечто есть прошлое как прошлое, не обладающее полнотою жизни и свободы моего настоящего; мое прошлое (как и будущее) — не «я», а «он», моя тень, внешняя необходимость, не повинующееся мне мое тело, неполнота моей (в моих моментах) смерти, не дающих мне вполне жить, дурная бесконечность умирания.
7) — Я страдаю своей неполнотою: неполнотою жизни и наслаждения, неполнотою самоотдачи: (хочу расходовать себя шутя и щедро, чтоб чувство полноты давалось мне вполне) неполнотою страдания и смерти, неполнотою выражения себя и самораскрытия.
И понимаю, наконец, что в основе всего — свободное мое «не хочу», утверждающее мою неполноту как таковую.
8) — /…/[15] Содержанием нашего сознания, нашего «я» оказывается наше тело и внешний мир. Нет ни одного момента моего «я», в котором бы не обнаруживалось сознание моим «я» своей телесности /…/
9) — /…/ Мнимая и потому неразрешимая проблема души и тела обостряется, когда индивидуум, замыкаясь в себе, утрачивает чувство живого общения с другими людьми, чувство реальности конкретного их многоединства — общества (которое воображается им как сумма), когда не чувствует жизни всей природы, а в этой жизни — своей жизни.
10) — Мое тело — пространственно–временный момент мирового тела, в каковом моменте, из него и по отношению к нему я делаю собою весь телесно–духовный мир.
11) — Актуализующиеся во мне высшие индивидуации конкретизуют во мне весь мир, но вне меня и индивидуаций моего ряда не существуют. Так нет и меня вне и отдельно от всего моего телесно–материального процесса — тела, от мирового процесса — тела, в круговороте которого все становится всем.
12) — Ив вещном бытии, в неодушевленных предметах несовершенно актуализуется высшая личность, которая совершеннее актуализует себя в (растительно) — животном бытии, еще совершеннее — в человеке. И как человек есть чрез Богоприятие преодолевающее себя животное, так человеческое есть в животном, так животное — в вещном. Значит ли это, что материальный предмет — потенция живого существа, как животное — потенция человека?
Предмет материален–вещественен постольку, поскольку обладает свойством пассивной и неопределенной (т. е. неорганизованной) массы, а не поскольку систематизирован или оформлен человеком или природой. Это созвучно формулированому греческой философией определению материи. (Попытка определить материальность как объективность = существование само по себе — 1. двусмысленна: идеалисты утверждают объективное существование идей, и 2. материя–объективность неизбежно превращается в «материальную материальность». Ср. предполагаемую платонизмом материю Умного мира). Организованность вещества (как организм) означает соединение частей в целое и распределенность–определейность этих частей, индивидуальность /…/ Пассивность и неопределенность предмета скрывают потенциальные и зачаточные «я», которые становятся явными лишь во всеединстве (все остановится всем).
/…/ иные «я» остаются друг для друга только иными, а мир непреодолимым множеством. Неопреодолимым потому, что неполным: потенциальные и зачаточные «я» непознаваемо утопают в материальности мира. Недаром греческая философия видела в материи начало множества и зла. В Совершенстве в Умном мире нет «неуясненной неясности, каковая предстоит нам во всяком матер, бытии. Материальность его — «умная материя», как множество всеединства, как материя в собственном смысле.
13) — Я познаю весь мир — мир становится мною, поскольку я становлюсь им (погибание первее становления). Таким образом открывается глубокий смысл круговорота вещества: безграничный мир сосредоточивается в моем «я» и чрез («вторую») смерть мою мир во мне, из меня и в качестве меня воскресает как определяющее, познающее и свободное всеединог «я». В Боге познание человека, утрачивая свою отвлеченность, становится его жизнедеятельностью и, отожествляя его с познаваемым, делает его вместе с познаваемым истинно свободным причастником Божьего творческого акта. Итак, не отвлеченное «я», не бесплотная «душа», но конкретная духовно–телесная личность вечно живет чрез смерть как равная всеединой личности мира–человека, ее индивидуализация.
Личность же мира–человека живет чрез смерть потому, что приемлет умирающего ради нее Бога, и умирает чрез жизнь, чтобы он воскрес как единый, вечный Бог.
14) — Всякое определение Бога Его уже ограничивает. Неточно называем Его единством, ибо единство мыслится как неразличность, Бог же — во всем и не может в Нем не быть различенности. Еще менее Бог — множество, которое немыслимо без единства и может быть только множеством единства. Даже не всеединство Бог: во всеединстве есть инаковость: все единое и все многое. Бог же «не иное» как столько же иное, сколько не иное. Но приличествует Ему Сыном Его произнесенное имя Отца /…/
15) — Учение о Божестве как Триединстве, намеченное у Нумения, развитое Плотином и Оригеном, представляет собою восхождение от индивидуального человеческого самопознания чрез анализ его к его первоначалу — к абсолютному самопознанию, которое есть и творческое преизбыточествующее Самобытие или Жизнь–чрез–Смерть /…/
16) — Человек возникает свободно и из ничего; не будь возникновение его свободным, его бы не могло и быть. Равным образом, если бы до рождения своего от Бога человек бы был не ничем, первозданность, природа его предопределила бы волю его, он не мог бы свободно родиться от Бога, — и его бы не было. Но, рождаясь, обожаясь, он существует как нечто иное, чем Бог, как неопределимый, бесконечный и потому свободный, сущий лишь в меру свободного своего Богоприятия, неповторимостью своей подобный Отцу (omoiousios) иной субстрат Божественности, истинный субъект которой — неотличимый от нее Бог.
17) — Несовершенство человека не имеет конца во времени; непреодолимо. Но оно и преодолевается — преодолено как интегральный момент совершенства. В Боге неполноты хотения нет. В Боге человек умирает полною «второю» смертью, но зато и вполне воскресает как совершенное свое «есть» и «есмь» Бога.
18) — Самораскрытие Бога и твари в ее совершенстве является двуединством покоя и движения: motus stabilis et status mobilis, т. е. и двуединством непрерывности и прерывности, без которой невозможна Смерть (как удачно сказал о Боге Августин). Через альтернативную смерть Бога и человека и чрез такое же их воскресение осуществляется ипостасное Богочеловечество, превышающее, возносящее (aufheben) противоречия бытия — небытия, Творца — твари. Монофизиты правильно указывали на растворение тварности Богочеловека в Его Божественности, но они не решились познать такое же растворение–исчезновение второй в первой, — не поняли, что такое творение.
