Знаешь ли ты, мой любезный друг, как мирское отношение к монашескому пострижению противоречит действительному положению вещей? «Ах, это такой тяжелый обряд, что лучше его не смотреть: можно нервы испортить!». Неправда, неправда и еще раз неправда! Я сам принял пострижение и думаю, что не придется еще в жизни пережить такой радости, какую я пережил 28 марта 1913 года. Эта радость у меня не прошла с окончанием обряда. Я был полон радости целых два месяца. Так все ликовало в душе, так радостно было, что порой я даже смущался от мысли, уж не прелесть ли это какая от лукавого. Только то, что произошло в моей судьбе 30 мая и о чем я узнал 31-го, отогнало от меня мою радость надолго, но и это печальное обстоятельство не изгнало радости из сердца моего совсем. По опыту могу сказать, что не напрасно при постриге монашеском постригающий, взяв рясу, глаголет: «Брат наш (имярек) облачится во одежду веселия и радости духовныя, в отложение и попрание всех печалей, и смущение от бесов, от плоти, и от мира находящих: во всегдашнее же его о Христе веселие и радование, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». Я знаю примеры, когда люди сумрачные после пострижения становились веселыми. Даже об египетских древних монахах есть рассказ, что в некоторых монастырях все ходили радостные и не было никогда никого печального. Так это и быть должно. Чем дальше от страстей, тем больше радости в сердце. Чистота сердца неразрывно связана с веселием. Блаженство в истине христианской не есть внешняя награда, но внутреннее следствие самой добродетели. Скорби у монаха бывают, но самое его решение усугубить бодрствование над собой всегда сопровождается радостью духовной. И как жалки кажутся миряне, когда говорят они о «тяжелом впечатлении» от пострига монашеского, когда самый постриг называют «живым погребением»!
Нас обвиняют иногда за то, что мы стремимся к пропаганде монашества. А хотя бы и так, что же в том дурного-то? Ведь не на грех соблазняем, а к «воистину доброму и блаженному делу» приглашаем. Мы знаем по опыту, что монашество приносит душевный мир и радость. Любовь не завидует (1 Кор.13.4). Вот почему для нас, для монахов, всякое пострижение нового инока есть радость и торжество. Царство Небесное стою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф.11.12; Лк.16.16). В каждом постриге мы видим именно это усилие того, кто хочет восхитить Царство Небесное. Вот, друг мой, о чем я хотел давно тебе написать. Я не надеюсь победить и уничтожить этим письмом твое предубеждение против монахов и монашества, но хотел бы, чтобы ты хоть несколько задумался над поставленным мной во главу рассуждений вопросом о единстве идеала Христова. Мне думается, если ты отправишься в размышлениях от истины единства Христова идеала, то с логической необходимостью придешь к моим дальнейшим выводам касательно монашества. Предупреждаю тебя, что следует думать об идеях, а не о фактах. На почве фактов мы будем спорить без конца и никогда не придем к единомыслию. Плохо еще, если ты будешь читать это письмо с желанием наперед с ним не согласиться и с поисками, к чему бы придраться и на что бы возразить. Я писал искренне, не скрывая своих мыслей и пред другими. Взаимная любовь и дружеское единомыслие по важнейшим жизненным вопросам – вот что всей душой желает твой искренний друг.
Протоиерей Валентин Свенцицкий о монастыре в миру
Диалог седьмой: О монашестве (извлечение)
Духовник. Во времена Апостольские монастырей в нашем смысле не было. Но значит ли это, что их вообще не было? Нет. Монастырь был. Но он был в миру, и были монахи, хотя они не носили монашеских одежд.
Неизвестный. Что ты разумеешь под этим?
Духовник. Всю первоначальную Церковь. Вся она была не чем иным, как монастырем в миру, а все христиане – монахами в этом монастыре.
Неизвестный. И все-таки я тебя не понимаю.
Духовник. Первоначальная Церковь не ограждала себя внешними видимыми стенами, но она самым решительным образом отделялась от мира. И все христиане ставили перед собой те нравственные задачи (разумеется, кроме безбрачия), которые впоследствии стали задачами специально монашескими. Разверни книгу Деяний, и ты сразу увидишь этот монастырь. Что было основным жизненным делом христиан? Молитва. Они жили молитвенною жизнью. Жили для Бога и в Боге. Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его (Деян.1.14) – это было в Иерусалиме, в горнице, где после Вознесения Господа собрались ближайшие Его ученики. Здесь, помолившись, они бросили жребий и избрали Матфия Апостолом, вместо отпавшего Иуды, здесь сошел на них Дух Святый в огненных языках, здесь получили они благодатные дары – и вошли в постоянное и реальное молитвенное общение с Богом. Эти первые дни в жизни Церкви были днями постоянной молитвы. И когда община христиан быстро разрослась до нескольких тысяч человек – это молитвенное основание их жизни осталось неизменным; и они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах (Деян. 2.42).
Когда дальнейший рост общины стал отвлекать от молитвы, так как явились различные хозяйственные заботы, были избраны специальные для этого лица – диаконы, чтобы Апостолам дать возможность постоянно пребывать в молитве и служении слова. Посмотри дальше на жизнь этой первоначальной Церкви Апостольского времени, и ты ясно увидишь в ней те самые черты, которые теперь мы связываем с «монастырем». Их внутренняя жизнь была исполнена благодати и истинно церковного единства. И если применять теперешние наши понятия, – это был идеальный монастырь, не видимо, а внутренне воздвигнутый в миру. Все же верующие были вместе и имели все общее (Деян.2.44). У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян.4.32).
Они не уходили в пустыню. У них не было высоких каменных стен, но никакие каменные стены не могли так оградить от «мира» Святую Церковь, как это делало то внутреннее отношение к мирской жизни, которое было у первых христиан. Духовная невидимая ограда этого монастыря была надежнее всяких стен, потому что она ставила монастырь вне мира не в смысле внешней обособленности, а в смысле того ясного и всеми чувствуемого различия благодатной природы Церкви и злых стихий мира, о которых говорит Апостол: …кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4.4).
О том, как обособленно жила Церковь, не смешиваясь с мирской жизнью, хотя и пребывала в миру, видно из следующих слов Деяний: Из посторонних же никто не смел пристать к ним… (Деян. 5.13).
Они проповедовали миру Слово Божие, свидетельствовали о Воскресении Спасителя, несли этому миру благую весть о спасении, и число верующих росло с каждым днем. «Народ прославлял их». Но внутренняя жизнь Церкви делалась доступной только для тех, кто уже становился верным. Мир в свою жизнь они не допускали. И это соблюдалось с величайшей строгостью.
Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его (2 Ин.1.10). Эти кажущиеся жестокими слова были обращены к миру, и произнес их Апостол любви Иоанн! Но Церковь все увеличивалась по своему составу. В нее входили массы язычников. Понемногу стушевывалась грань между Царством не от мира сего – Святою Церковью – и окружающей это Царство мирской жизнью. Все более и более проникал в Церковь мирской, чуждый христианству дух. Это начинало тяготить наиболее ревностных христиан, стремившихся во всей полноте сохранить внутреннюю церковную жизнь Апостольского времени и решительно не желавших обмирщения Церкви. Эти ревностные христиане, носители истинного Духа Церкви, стали во имя чистоты христианской и церковной жизни порывать внешнюю связь с миром. Они уносили от мирских соблазнов в свое уединение чистоту жизни первых христиан и являлись истинными светочами христианства. Мало-помалу такое стремление к внешнему отделению от мирской жизни распространялось повсюду, и Церковь выдвинула против натиска мирских стихий монастыри как твердыню христианства, где чистота Апостольской Церкви ограждалась внешним разрывом с мирской жизнью. Отдельные подвижники уходили из этих монастырских общежитий, потому что общежительные монастыри все же жили в соприкосновении с миром, и в них неизбежно проникал, хотя бы отчасти, мирской дух. Это были пустынники, анахореты, столпники, затворники – те великие подвижники, которые возвышались над общей цепью монастырских высот, как отдельные недосягаемые вершины.
Неизвестный. Значит, Церковь была только в монастыре?
Духовник. Нет. Единая Церковь была и в миру, и в монастыре. Но монастырь был самой несокрушимой для врага твердыней ее святости.
