Из этих положений Сенеки вытекают и последующие: смерть — «день рождения в вечность», она касается лишь тела, но не души. Душа — бог, пребывающий в бренном теле. Сенека заявляет, что для потусторонней будущей жизни не имеет значения, пребывает ли душа в теле привилегированного римского всадника, вольноотпущенника или раба. «Подняться на небо, — говорит он, — можно из любого закоулка. Воспрянь духом и сделайся равным бессмертным»[62].
Все эти положения, несомненно оказавшие существенное влияние на выработку христианского учения, приводят Сенеку еще к одному тезису, также воспринятому христианством. «…Наше тело, — пишет он, — только тяжкое бремя для души. Под давлением его она страдает, она находится в оковах, пока не является философия и не дает ей свободно вздохнуть в созерцании природы вещей и вознестись от земного к небесному. В этом свобода души, в этом ее освобождение. В такие минуты душа ускользает из темницы, где она содержится, и возносится к небу… Душа, заключенная в своей мрачной и темной тюрьме, всеми силами стремится на волю и отдыхает, созерцая природу… Мудрец, равно как и тот, кто еще только стремится к мудрости, хотя они и связаны с телом, однако лучшею своей частью не принадлежат ему (и возносятся мыслью к возвышенным предметам)… У них нет ни любви, ни ненависти к жизни, и они терпеливо переносят свое земное существование, зная, что им предстоит затем другое, лучшее… В самом деле, все состоит из материи и бога. Бог управляет материей, а она, облекая его, повинуется ему как повелителю и руководителю. Но ведь творящее начало, т. е. бог, могущественнее и выше, чем управляемая им материя. То место, которое в мире занимает бог, в человеке занимает душа, а материи мира соответствует наше тело. Итак, пусть же низшее служит высшему»[63].
Среди других элементов учения Сенеки в рассматриваемом нами плане представляют интерес его идеи космополитизма. Жизнь человека вращается в пределах двух условных государств, образно излагает он свою мысль. Одно — это место, к которому нас приписала случайность. Это могут быть Афины или Карфаген. Другое— весь мир. В нем наш взор не ограничен тем или иным уголком земли, его границы — движение солнца. Эта вселенская идея, стирающая границы и в прямом и в переносном смысле, тоже преломляется затем в христианстве.
Среди идей первых веков империи необходимо упомянуть и сложные философско-религиозные течения, объединяемые под общим названием гностицизма. Общим в различных и часто далеких друг от друга учениях является стремление не довольствоваться слепой верой в бога, а «познать» его (отсюда и само название гностицизм; «гносис» — по-гречески «знание»). По-видимому, центральное место у гностиков занимает переход от мира материального к миру духовному. Сложная система «небес» — ступеней перехода — характерна для некоторых ответвлений гностицизма. Умозрительные хитросплетения, со многими элементами мистики и магии, делали учения гностиков мало приемлемыми для низов общества. Однако в некоторых поучениях заметны и гражданские и социальные — мотивы. Один из отцов церкви, Климент Александрийский упоминает гностика Епифана, учившего, что справедливость божья состоит в общности и равенстве. Это получает у него космическое обоснование: небо облекает всю землю, солнце изливает свет одинаково для всех. Оно не делает различия для богатого и бедного, для правителя и народа, для неразумных и разумных, для свободных и рабов. В этом поведении солнца виден высший, божественный принцип справедливости. Никто не может отнять свет у ближнего, чтобы получить больше, чтобы самому иметь его вдвойне. Но люди нарушают этот божественный закон, по которому виноградник и хлеб и плоды принадлежат всем — и воробью, и вору. И люди, чтобы восстановить нарушение, прибегли к воровству[64].
Если обратиться к философско-религиозным воззрениям иудейских сект, перечисленных Иосифом Флавием, то саддукеи занимают совершенно особую позицию, отрицая бессмертие души. «По учению саддукеев, — пишет он, — души людей умирают вместе с телом»[65]. Фарисеи в его описании ближе к учению стоиков о божественном провидении. «По их мнению, — пишет он, — все совершающееся происходит под влиянием судьбы»[66]. Впрочем, они не отнимают у человека свободу воли, но считают, что по божественному предначертанию происходит смешение воли бога и человека в выборе пути добродетели или порока. Кроме того, отмечает Иосиф, фарисеи верят в бессмертие души. Они верят, что после смерти люди подвергаются загробному суду, на котором взвешиваются их земные дела. Грешники осуждаются на вечное заключение в подземном мире, а добродетельные могут рассчитывать на воскресение.
Что касается эссенов, то свидетельства Иосифа и недавно найденные кумранские рукописи представляют их нам как приверженцев дуалистического взгляда на мир. В мире существует два начала, гласит их учение, — царство света и царство тьмы, дух правды и дух кривды. До назначенного тайного срока они борются «в сердце мужа», побуждая его ходить в «мудрости и глупости», в праведности и греховности. Эссены верили, что в «конце дней» произойдет страшный суд, на нем праведники будут отсеяны от грешников. Первые получат удел с богом, последние будут низвергнуты в огонь мрачных областей. Это осуществится с приходом божьего посланца — мессии, который и будет верховным арбитром в этом судебном разбирательстве. Некоторые из ответвлений эссенов отрицали рабство или во всяком случае не пользовались рабским трудом и считали обязательной для себя трудовую деятельность. Они, по-видимому, старались уклониться от брака, проповедовали аскетизм и уход от мира.
Таковы важнейшие идеи века. Подобно тому как в плане социальном, организационном и политическом в христианстве всякий раз своеобразно преломлялись социально-экономические и политические черты породившего его общества, так и при выработке своего мировоззрения христианство аккумулировало идеи века и, преломив их сквозь призму религиозной фантазии, обернуло божественным откровением.
Глава пятая. Боги. Скептицизм. Искания
На рубеже новой эры известный римский политический деятель и оратор Марк Туллий Цицерон написал трактат «О природе богов». В этом сочинении он изобразил трех философов, представителей трех философских направлений своего времени, и заставил их вступить между собой в спор: Что следует думать о религии, благочестии, обрядах, жертвоприношениях? Как расценивать деятельность авгуров — жрецов, предсказывающих будущее по полету птиц, и гаруспиков, определяющих то же по внутренностям жертвенных животных. Наконец, что следует думать о самих бессмертных богах?
Эпикуреец Веллей, учению которого Цицерон менее всего сочувствует, выведен в несколько сатирическом плане. Он ни в чем не сомневается, предельно самоуверен, словно, иронизирует автор, он только что вернулся с собрания богов из эпикуровых междумирий. Эпикуреец отрицает вмешательство богов в дела людей, отвергает почитание гаруспиков, авгуров, прорицателей, предсказателей, толкователей снов и другие суеверия; хотя он как будто признает существование блаженных богов, равнодушно внимающих добру и злу и живущих где-то вдали от земли и людей. Однако Цицерон сразу отмечает, что такое признание ничего не стоит. Утверждение, будто боги не могут или не хотят воздействовать на человеческую жизнь, равносильно в житейском плане отрицанию самого их существования[67] и ведет к подрыву благочестия, набожности и самой религии.
Стоик Бальб, наоборот, утверждает, что строение вселенной исполнено божественного разума, что силы, действующие в мире, суть проявление божественной силы. Боги заботятся о жизни человека и все устроили для его пользы. Вселенная, солнце, луна, виноградная лоза, животные — все это создано для благополучия людей. Овцы — ради шерсти, которая нужна людям, волы — чтобы удовлетворить потребность человека в тягловой силе, плодовитые свиньи — ради удовлетворения потребности в мясе. Даже такие космические явления, как смена дня и ночи, и те имеют определенную цель — упорядочить сон и бодрствование людей. В римских богах стоик видит проявление общей божественной сущности, следовательно их необходимо почитать и соблюдать установленные издревле обряды. Таким образом, признавая значение обрядов, знамений и других элементов римской официальной религиозности, стоики стремились приспособить свое философское учение к существующим верованиям и государственной религии.
Третьим участником спора, а именно ему более всего сочувствует Цицерон, выведен новоакадемик Котта. «Если ты меня спросишь, — говорит Котта, — что такое божество и каково оно, я воспользуюсь примером Симонида…», который «отвечал, что чем дольше он раздумывает, тем вопрос ему кажется темнее»[68]. Котта не отрицает римских богов, но и не видит доказательств их существования. Он разбивает доводы стоиков, но не менее решительно выступает против эпикурейцев. Его участие в споре носит негативный характер. «В вопросе о природе богов, — говорит он, — прежде всего спрашивается, есть ли боги, или нет. Неудобно отрицать? Думаю, что да — если бы вопрос был предложен в Народном собрании. Но в таком разговоре и таком собрании, как наше, весьма легко (отрицать). И вот я, сам жрец, который считает необходимым в высшей степени свято охранять религиозные обряды и господствующую религию, хочу, чтобы положение… что боги существуют, не только принималось на веру, но чтобы меня убедили в нем и вполне обоснованными доводами. Много ведь попадается такого и смущает так, что иногда кажется, что совершенно нет таких богов»[69].
