20 Бог же мира, воздвигший из мёртвых великого Пастыря овец кровью завета вечного, Господа нашего Иисуса,21 да соделает вас во всяком добре способными к исполнению воли Его…[1436]
В мысли об Иисусе как о пастыре, «воздвигнутом» из мертвых, слышится отзвук Ис 63:11–14, где ГОСПОДЬ «воздвигает» пастыря — Моисея — из Египта[1437]. Моисей «был ведом вперед» не как отдельная личность, но как пастырь стада; это же можно сказать и об Иисусе, первом из восставших, чающем конечного воскресения всех (6:2)[1438].
Здесь, наконец, воскресение и Иисуса, и его народа утверждается открыто. Хотя в остальных текстах книги акцент стоит в основном на Иисусе, претерпевшем страдания и затем вознесенном в небесное Царство, откуда он вернется (как в Флп 3:20–21) спасти тех, кто его ожидает[1439]. Кульминационное утверждение этой темы мы видим в 12:1–2, где читателей призывают смотреть на Иисуса, пока они идут вперед, окруженные великим облаком свидетелей прошлых поколений. Они постоянно должны напоминать себе, что Иисус «претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел по правую сторону престола Божья». Воцарение Иисуса на троне как Мессии и Владыки, конечно, связывает с воскресением и Павел. Действительно, у Павла воцарение предполагает воскресение. Но в Послании к Евреям эта связь не ясна. Я склонен думать, как то утверждают Лейн, Кестер и некоторые другие комментаторы, что это происходит оттого, что воскресение везде молчаливо предполагается; но я сознаю, что такие утверждения трудно обосновать, и в данной книге этот аргумент ничего не меняет. Послание к Евреям невозможно использовать как важнейшее свидетельство нового понимания воскресения, хотя, как мы видели, оно содержит некоторые намеки, указывающие на это. Оно использует особенное видение, касающееся и образа Иисуса, и паломничества христиан, которое опирается на веру и в воскресение самого Иисуса, и в будущее воскресение верующих. Но это никак не делает воскресение главной темой Послания.
Нас меньше всего должен удивить тот факт, что Послание Иакова мало что говорит о воскресении. Ближе всего к нашей теме оно подходит тогда, когда дает обещание, что молитва веры спасет немощного и Господь «воздвигнет его» (egerei auton), простив ему грехи[1440]. Сочетание молитвы, немощи, «воздвижения» и прощения знакомо по нескольким текстам из тех, что мы изучали, но Послание Иакова нигде не говорит чего–либо более ясного, чем тут, о воскресении. Не ссылается оно и на будущее посмертное существование верующих или всего человечества и на произошедшее событие воскресения Иисуса. Как и со многими другими темами, было бы опрометчивым заключить, что Иаков не верил в воскресение, только потому, что его книга не упоминает об этом[1441]. Вот, собственно, и все, что мы можем отсюда почерпнуть.
То же верно и для Второго Послания Петра и Послания Иуды. Только этот случай удивительнее, ибо, при их апокалиптическом настрое, можно было бы ожидать тут какой–то сценарий конца света. Мы действительно находим во Втором Послании Петра разговор об избавлении от тления, которое существует в мире из–за похоти, и о том, чтобы стать причастными божественной природе (1:4), но из одного только этого отрывка не ясно, что входит в это «избавление от тления». Более того, эта книга намечает цель христианской жизни, которая состоит в том, чтобы найти «вход в вечное Царство нашего Владыки и Спасителя Иисуса Христа» (1:11), но aionios basileia (что могло бы нам напомнить 1 Кор 15:24–28) далее не определяется[1442]. Хотя автор говорит о своей приближающейся смерти, противопоставляя ее, как Павел (в Флп 1 или 2 Кор 5), пребыванию в сегодняшнем теле как в «палатке» (skenoma), он не развивает детальную антропологию того, что произойдет с нынешним телом или его «обитателем».
Однако мы находим во Втором Послании Петра ссылку на «новое небо и новую землю», обещанные Исайей[1443]. Это согласуется и с окончанием Откровения Иоанна (см. ниже), с Рим 8 и 1 Кор 15, которые описывают мир, наконец освободившийся от тления и распада, обновленный божественной властью[1444]. Хотя само воскресение в контексте этого драматичного сценария не упоминается, обращение к творящей божественной силе и обещание всемирного обновления здесь такие же, как в других текстах, где воскресение — именно человеческая надежда внутри этой космической драмы:
3:5 Ибо от них, когда они того хотят, остается скрытым, что небеса и земля были издревле из воды и водою составлены Божьим словом;6 чрез них тогдашний мир погиб, затопленный водою.7 А нынешние небеса и земля сохранены тем же самым словом для огня, будучи сберегаемы на день суда и гибели нечестивых людей. 8 Но это одно пусть не остается скрытым от вас, возлюбленные, что один день у Господа, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день.9 Не медлит Господь исполнением обещания, как некоторые считают то промедлением, но оказывает вам долготерпение, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию.
10 Придет же День Владыки, как вор; в этот День небеса с шумом пройдут, стихии же раскалённые будут растворены, и земля и все дела на ней будут сожжены. 11 Если всё это будет так разрушено, то какими должно быть в святом поведении и благочестии вам, 12 ожидающим и ускоряющим пришествие Дня Божья, ради которого небеса будут растворены в огне и раскалённые стихии будут расплавлены. 13 Но, по обещанию Его, мы ожидаем новых небес и новой земли, на которых обитает праведность.
Критический момент, на котором, похоже, строится вся общая картина, тут стих 10. Говорит ли автор, что творение как целое должно быть отброшено и новое, вновь созданное, должно занять его место? Так могло бы показаться, если бы стих заканчивался «будут сожжены», как это передается в двух авторитетных англоязычных библейских переводах — Санкционированной версии (Authorized Version; сокр. AV) и Пересмотренной стандартной версии (RSV). Это могло бы подразумевать дуалистический взгляд на мир, в котором творение само было неисцелимо злым, но это не совмещается с представлением о том, что его создал Бог; или здесь имеется в виду воззрение стоиков, по которому настоящий мир должен исчезнуть в огне и родиться вновь, подобно фениксу, из пепла[1445], но его опровергает тот факт, что за этим стоит представление не о бесконечном цикле, как в стоицизме, но о направленном движении истории, как в иудаизме, о движении к суду и новому творению[1446]. Что же говорит этот текст, и какое видение будущего мира и людей в нем он предлагает?
Перевод «будут сожжены», на самом деле, зависит от разночтений в нескольких рукописях[1447]. В большинстве самых лучших текстологических источников засвидетельствовано heurethesetai, «будут найдены». До недавнего времени думали, что это совершенно непонятно, однако более современные комментаторы указали на употребление слова «найти» в смысле «быть раскрытым, разоблаченным» в контексте эсхатологического суда — в еврейских текстах и в текстах Нового Завета, включая Павла и евангелия[1448]. Поэтому тут возможны различные оттенки значения, из которых выделяется один: автор желает подчеркнуть непрерывность в рамках прерывности — непрерывность, благодаря которой новый мир и новые люди, его будущие обитатели, выходят проверенными, испытанными и очищенными в горниле страданий[1449]. Если такое понимание правдоподобно (хотя это трудный и темный текст, и, скорее всего, он таковым и останется), тогда мы обнаруживаем тут мировоззрение не дуалиста, который думает, что творение должно быть упразднено, но того, кто, продолжая верить в добро творения, понимает, что единственный путь к исполнению воли Творца относительно справедливости и добра, которое заменит нынешнее зло, — огонь, не просто истребляющий, но и очищающий.
Так, Второе Послание Петра дает косвенное свидетельство о раннехристианской эсхатологии, которое недалеко отстоит от представлений Павла в Первом Послании к Коринфянам. Послание Иуды в основном концентрируется на устрашающих предвестиях суда и лишь однажды упоминает о милости Владыки Иисуса Христа при приближении конца, которая ведет в вечную жизнь (стих 21). Заключительное благословение говорит о Боге, «могущем соблюсти от падения и поставить пред лицом славы Своей непорочными в ликовании» (стих 24). Всего этого, опять же, недостаточно, чтобы что–то на этом построить, однако это созвучно более широкой картине, рассмотренной выше.
Послания Иоанна тоже небогаты упоминаниями о конечном посмертном будущем или о воскресении Иисуса как об основании этого будущего. Начало Первого Послания, в котором звучит эхо пролога четвертого Евангелия, конечно, все посвящено «жизни» — жизни, которая явилась в Иисусе, «жизни вечной» (1:2), которая была у Отца и которая открыта нам, — однако в основном Послание акцентирует не столько на будущем, но, как и Евангелие от Иоанна, подчеркивает значимость настоящего момента. Вот признаки будущего: «мир проходит, и похоть его; но творящий волю Божью пребывает вовек» (2:17).
