как один, отторгает от себя.
Но раз уж мы в связи с указанным словом из Деяний апостолов, постоянно обращаясь к нему, открыли эту радость, состоящую в том, что сердечная чистота и свобода имеют такую силу, то давайте попытаемся понять и апостолов, и то, как апостолы понимали в этом самих себя. Ведь, конечно, о таком слове и о таком чудодеянии веры, совершаемом в сердечной чистоте и свободе, не следует молчать. Об этом нужно говорить, и говорить чистосердечно и прямо, несмотря на всю эту трусливую мирскую мудрость, желающую научить людей расчетам и отговоркам; ведь всякий, кто осмеливается возвещать мирскую мудрость, должен почувствовать свою вечную ответственность перед Богом. Об этом нужно говорить по возможности так, чтобы всякий, кто дерзко возжелает последовать апостолам, содрогнулся бы, но и так, чтобы всем нам, не дерзающим желать подобного, страшное слово об этом напомнило о том, как христианству пришлось бороться в мире, чтобы мы, если нам поистине будут отпущены более мягкие условия, могли со смиренной благодарностью возносить хвалу Богу, но в то же время по достоинству чтить апостолов, чтить их, честно и без утайки признавая, что это почетно пред Богом – быть пожалованным такими страданиями, но также без утайки и честно признавая, что почет этот таков, что плоть и кровь охотнее всего желали бы, чтобы он их миновал. Ведь это лживая болтовня, когда, заигрывая, говорят о том, какой это почет – быть апостолом, прямо как будто это, подобно деньгам или способностям, было бы чем-то таким, что всякий желал бы иметь, – тогда как это, напротив, таинство страданий, и, несомненно, почти что каждый охотно отказался бы от такого почета, ведь ради него требуется, – как это и было, – совершенно всерьез стать тем, чем был апостол: «сором для мира, позорищем для мира» [370]. Как раз поэтому мы говорим, – и этому учит пример апостолов, – что человек с чистым сердцем и свободный способен, пребывая в страдании, явить нечто чудесное; пожелай он, развив деятельность, явить это чудесное, он окажется бессилен это сделать. Но апостолы как раз, помимо прочего, постоянно пребывали в страдании; они не просто порой испытывали страдания, ведь их может испытать и тот, кто развивает деятельность, но для кого результат, который приносит вся его деятельность, оказывается слишком мал, и кто вынужден идти на уступки; они не проповедовали восстания против начальствующих, напротив, они признавали их власть, но, пребывая в страдании, повиновались Богу больше, нежели людям; они не требовали избавить их от тех или иных наказаний, они не брюзжали из-за того, что их наказывали, но и, терпя наказания, продолжали возвещать Христа; они не желали кого-либо к чему-то насильно принудить, но победоносно покоряли людей как раз тем, что сами покорно предавали себя на страдания. Если у человека нет такого расположения, тогда не может быть явлено и чудо торжества сердечной чистоты и свободы, ведь это чудо состоит как раз в том, что то, что для всех кажется поражением и гибелью, для апостола является победой. Тот, в ком горение духа сердечной чистоты и свободы не столь сильно, тот будет действовать, тот будет держаться правды и понуждать людей признать эту правду, но в нем не будет ни сил, ни желания нести в страдании безумие мученичества, при котором тот, в ком действенно таинство веры, с Божией помощью вменяет в победу то, что весь мир называет поражением и гибелью, – то, чему подвергает его мир как гибели; когда тот, в ком действенно таинство веры, с Божией помощью вменяет в честь то, что весь мир называет бесчестьем, – то, чему подвергает его мир как бесчестью.
Итак, апостолы «пошли из синедриона, радуясь, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие». Так апостолы, сердцем доверчиво внемля Богу, были внутренне тверды; ведь в этом слове Писания нет никакого притворства, в нем нет попытки, – как порой пытаются люди, – за внешней холодностью скрыть жар озлобления, пылающий в страдании. Нет, ни в одном высказывании ни одного апостола мы не видим никакого враждебного отношения к людям; апостолы настолько примирены с Богом и с мыслью о том, что их служение – жертвенное, для них так важно их отношение к Богу, что у них и в мыслях не было выяснять отношения с людьми безотносительно к отношению к Богу. Они на самом деле боролись не с людьми; и их на самом деле беспокоило не то, что сделают с ними люди, а если это и беспокоило их, то только как повод искать углубления отношений с Богом, которые для них, в этом мире совершенно пропащих, единственно и составляли их жизнь. Павел не осуждает царя Агриппу [371], он не нападает на него, обращаясь к нему, он не ранит его ни единым словом, напротив, он щадит его и обращается к нему кротко и мирно, говоря: «Молил бы я Бога, чтобы… не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз» [372]. Апостол терпит страдания, он не борется с людьми; и это не потому, что он напыщенно и гордо почитает себя выше их нападок, о, никак нет, но потому, что для него единственно важно то, как он поступает по отношению к Богу. Это с неизменной надежностью позволяет ему отрывать свое внимание от своих страданий и в то же время поднимает его неимоверно высоко. Когда весь мир, как один, восстает на апостола, мир не в силах вступить с ним в борьбу на равных условиях, ведь у апостола неизменно есть нечто третье, что для него важнее всего, что является всем для него: отношение к Богу. Смотри, быть казненным, по-человечески рассуждая, невинно, и все же умереть с шуткой на устах – это гордая победа, для язычества это триумф; и это также самое высокое, что может быть в отношении между человеком и человеком, но, стоит заметить, когда Бог не принимается во внимание, когда вся жизнь и ее высочайшее проявление все же по сути своей лишь игра, потому что играют в нее без Бога, ведь с Богом жизнь – это нечто серьезное. Апостол, напротив, не принимает во внимание все прочее, оставляет все прочее, не внемлет ему, но внемлет одному только Богу; и потому раздается это смиренное слово мученика: «Я благодарю Бога за то, что мне посчастливилось быть удостоенным распятия». Это слово говорится не как насмешка над людьми, нет, ведь этот смиренный мученик предстоит не людям и не выясняет отношения с
