Как будто всего этого недоставало, и вождей зачастую называли потомками богов, а после смерти сами становились богами, если не были признаны таковыми ранее. На некоторых островах вождь совмещал должность верховного жреца, а там, где был жрец, они с вождем действовали в тесном контакте. Это означало, что вождь помогал решать, что относится и не относится к категории many — отнюдь не пустячная власть в сообществе, где нарушений many всячески избегают.
Словом, полинезийские политические лидеры имели авторитет, равный божественному. Поэтому во время нечастых публичных речей вождя Тонга его подданные обращались в слух, как описывал капитан Кук: «В продолжение речи вокруг царили тишина и внимание, гораздо в большей мере, чем случается в нашей среде во время наиболее примечательных и серьезных дискуссий в наших самых респектабельных собраниях»[143].
Этот авторитет и его источник — распространенные особенности вождеств. Натчезы в современном Миссисипи называли вождя «братом Солнца», этот эпитет был призван повысить его статус, так как божество Солнца не имело себе равных. Иезуитский миссионер Матюрен Лепти писал о натчезах в 1730 году: «Эти люди слепо повинуются малейшему желанию своего великого вождя. На него смотрят как на высшую власть не только над их имуществом, но и над жизнью»[144].
Лепти сообщал, что после смерти вождя натчезов несколько его подданных наелись табака, потеряли сознание и подверглись ритуальному удушению, чтобы сопровождать вождя в загробной жизни. Захоронения, найденные на разных континентах, указывают на то, что такой посмертный эскорт был широко распространенной привилегией вождей. Одно из наблюдений Лепти, касающихся вождя натчезов, выглядит всеобщей истиной — «доверчивость народа обеспечила ему деспотическую власть, на которую он претендовал»[145].
В Полинезии вожди пользовались своей богоданной властью в деятельности, типичной для вождей: устраивали пиршества, собирали войска, прокладывали дороги и строили оросительные системы, а также накапливали необходимые ресурсы[146]. Само собой, делать то же самое — тратить и собирать налоги — ухитряются и современные политики, хотя никому и в голову не приходит усматривать в них хотя бы частицу божественности. Однако у них есть преимущество перед вождями, а именно — законы в письменном виде, зачастую опирающиеся на чтимую конституцию и поддерживаемые судами, которые не только принуждают к выполнению этих законов, но и придают им законность. За неимением светской святости законов вожди полагались на святость в давнем смысле этого слова.
На Гавайях, когда приходило время собирать еду для ежегодного праздника макахики, вождь (или «король», как его иногда называли гости с Запада — настолько обширным и сложным было устройство гавайского государства) объявлял всю землю many, вынуждая подданных оставаться в пределах своих хозяйств. После этого жрецы, несущие изваяние бога Лоно, вместе со сборщиками налогов обходили всю территорию вождества и повсюду снимали запрет-many, «освобождая» людей в одном округе за другим. Если же вклад какого-либо округа их не устраивал, его жителей проклинали именем Лоно[147].
Боги представляли собой не только принуждающую силу. Вооруженная свита вождей могла осуществлять телесные наказания и силой добиваться соблюдения запретов[148]. Но как в случае с любым правителем, чем реже прибегаешь к этому средству, тем лучше. А когда силу все-таки приходится применять, чем менее обыденной она выглядит, тем лучше: вера в то, что нарушенные законы были велениями богов, а не просто прихотями вождей, помогает объяснить, почему порки, по некоторым сведениям, не вызывали протестов[149].
Более того, в вождествах масштабы принуждения со стороны власти не беспредельны, и здесь для религии возникает возможность сыграть вторую роль в наведении порядка в обществе. Одно из различий между вождеством и государством заключается в том, что в государстве власти обычно принадлежит монополия на законное применение силы: что бы ни сделал сосед с тобой или с твоей семьей — ограбил, напал, даже убил, — ты не вправе отплатить ему тем же; наказаниями распоряжается власть. А в вождествах, как и в сообществах охотников-собирателей, дать волю гневу можно в процессе мщения. Но это не значит, что в таких сообществах нет закона; наказание за конкретное преступление может быть определено по общему согласию и одобрено вождем. Просто само исполнение назначенного наказания — дело жертв или их родственников.
Попустительское правоприменение такого рода — причина меньшей надежности порядка в вождествах, нежели в сообществах охотников-собирателей. В деревушке охотников-собирателей все друг друга знают, постоянно видятся и рано или поздно каждый нуждается в помощи. Поэтому плата за причиненный кому-либо вред слишком высока, а соблазн обидеть ближнего соразмерно мал. Но в вождестве, население которого исчисляется тысячами и даже десятками тысяч человек, среди ближних есть и более «дальние», потому заманчивые мишени для использования в корыстных целях возникают чаще.
Возможностей для такого использования становится больше. Если в сообществе охотников-собирателей частной собственности практически нет, то семьям, относящимся к вождеству, принадлежат плодовые деревья и сады — постоянно действующее приглашение к краже. Чем более соблазнительным становится преступление, тем больше его взрывная сила. Пока наказание осуществляют жертвы, назревает перспектива межсемейной вражды. А поскольку в вождествах «семьи» могут представлять собой разветвленные кланы размером с небольшую деревню, «вражда» — слишком мягкий термин для происходящего.
На этом этапе культурной эволюции, когда охрана правопорядка силами каждого члена сообщества уже утратила свои преимущества, а правительство еще не успело восполнить пробел, востребованной оказывается дополнительная сила социального контроля. По-видимому, религия удовлетворяла этим требованиям. Если религия в сообществах охотников-собирателей была практически лишена нравственного аспекта, у религии полинезийских вождеств он имелся: эта религия систематически осуждала антиобщественное поведение.
ЕСЛИ РЕЛИГИЯ В СООБЩЕСТВАХ ОХОТНИКОВ-СОБИРАТЕЛЕЙ БЫЛА ПРАКТИЧЕСКИ ЛИШЕНА НРАВСТВЕННОГО АСПЕКТА, У РЕЛИГИИ ПОЛИНЕЗИЙСКИХ ВОЖДЕСТВ ОН ИМЕЛСЯ: ЭТА РЕЛИГИЯ СИСТЕМАТИЧЕСКИ ОСУЖДАЛА АНТИОБЩЕСТВЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ
При беглом знакомстве с полинезийскими божествами этого можно и не заметить. Во многих отношениях они напоминают богов охотников-собирателей, вплоть до отсутствия постоянных добродетелей[150]. Роберт Уильямсон, который в начале XX века героически спрессовал многовековые отчеты о Центральной Полинезии в несколько томов классического труда о религии этого региона, писал, что боги островов Общества «ели и пили, вступали в брак и не отказывали себе в плотских удовольствиях, а также ссорились и сражались друг с другом». Иными словами, «люди представляли их такими же, как они сами, только наделенными большими возможностями»[151]. Поэтому богам полагалось приносить пищу и оказывать почтение. Молитвы и жертвы, предназначенные богам воздуха, могли предотвращать бури — или вызывать их, если приближался вражеский флот[152]. Но агрессор, противник которого укрылся в крепости, мог подкупить богов противника, разложив возле крепости приношения, чтобы спровоцировать дезертирство высших сил[153].
Подобно этому, ожидание загробной жизни, которое сегодня служит нравственным кнутом или пряником для такого множества людей, сохранило в полинезийских вождествах тот же явно аморальный привкус, который имело и в сообществах охотников-собирателей: существование человека после смерти зависело отнюдь не от того, как он относился к окружающим при жизни. На островах Общества считалось, что духи людей, погибших в море, вселяются в акул, духи умерших во время сражения бродят в виде призраков по полю боя[154]. В конце концов большинство душ полинезийцев переселялось в отдаленные места, которые в одних случаях описывали как мрачный подземный мир, в других — как далекий остров. Альтернатива небесам выглядела привлекательнее — «приют света и радости»[155], как описывал один из путешественников с Запада вариант с островом, — но простых смертных вряд ли привела бы туда даже праведная жизнь: этот рай предназначался для правящего класса и, возможно, для некоторых избранных. (На островах Общества он был открыт для «людей искусства» — певцов, актеров, танцоров — хотя и не бесплатно: им полагалось убивать всех рожденных от них детей, в противном случае исключение из творческой гильдии закрывало для них путь в этот рай.[156]) В целом, как отмечал Хэнди, «авторитет и репутация, обряды и обстоятельства смерти определяли судьбу в загробной жизни»[157].
