Теперь выдвигался целый ряд условий перед тем, как ему будет позволено есть человеческую плоть, независимо от того, жертва ли это, специально убитая для него, или же труп, снятый с «похоронного дерева».
Например, проглотив последний кусочек мяса, он должен был запить его обильным количеством соленой воды, чтобы тем самым вызвать рвоту. Все проглоченные им куски должны быть налицо, как вы, вероятно, помните, ему запрещалось жевать их или разрезать на части. Кусочки должны были внимательно пересчитать. Если их не хватало, то строго обследовались его экскременты, чтобы убедиться, что в организме у индейца не осталось ни одного кусочка проглоченного мяса. Тщательно пересчитывались также и кости трупа, съеденного гамацу. Их сохраняли в укромном месте в течение четырех лунных месяцев. Обычно их хранили в хижине, в северном ее углу, причем так, чтобы на них не падал солнечный свет, а потом точно такой же период времени в яме, специально вырытой под скальными породами в том месте, где их омывал источник соленой воды. Каждые четыре дня потайное место менялось, а в конце четвертого лунного месяца кости на каноэ отвозили подальше по реке, туда, где поглубже, и выбрасывали.
В таком племенном обряде явно ощущается чувство вины; гамацу совершал то, что когда-то делали дух их племени Баксбакуаланксива и его собственные предки, как далекие, так и близкие. В то же время ему предстояло очиститься от причиненного им зла. Одним из способов такого очищения была соленая вода.
Были еще и другие, менее значительные табу. Все действия гамацу, даже самые личные и интимные, подвергались строгому контролю. Например, если наступало время для дефекации, то за этим процессом обязательно должны были наблюдать несколько других гамацу-ветеранов. Он должен был выходить из хижины через черный ход. Он, как и его спутники, должны были держать в руках палку из определенной породы дерева, садиться или вставать одновременно с присущей для такого случая церемониальностью. Возвращаясь домой, нужно было перекрестить порог правой ногой и не оглядываться, покуда не окажешься внутри.
В течение четырех месяцев после своего обращения гамацу должен был носить на себе испачканный в земле кусок коры кедра. (Если вы помните, кусок такой коры находился в том доме на горном склоне, где жил Баксбакуаланксива.) Ему предстояло жить в полном одиночестве, а один гамацу, играя роль медведя-гризли, постоянно находился у порога его хижины, чтобы не допускать к нему никаких посетителей. Он должен был есть из посуды, до которой не дотрагивался ни один член его клана.
По истечении четырехмесячного периода миска с ложкой выбрасывались, и никому в племени не разрешалось их искать.
Когда гамацу хотел пить, то должен был зачерпнуть миской воды из ручья, причем делать не больше четырех глотков за один раз. При нем в таких случаях была косточка из орлиного крыла, через которую он пил, чтобы не касаться миски губами, которыми он обсасывал куски человеческого мяса. Для вычесывания насекомых из волос предназначалась особая палочка.
В течение шестнадцати дней после того, как новичок-гамацу начал есть человеческую плоть, ему не разрешалось употреблять в пищу любую другую теплую еду, запрещалось дуть на нее, чтобы остудить ее таким образом. Все это время ему запрещалось работать и иметь половые сношения с женщиной. Это жесткое табу, конечно, было труднее всего соблюдать!
При наличии такого множества самых разнообразных запретов у гамацу мог вполне естественно возникнуть вопрос: не лишают ли его эти строгие табу всех положенных ему привилегий?
Индейцы племени квакиутль утверждают, что практика каннибализма стала у них общепринятой около ста пятидесяти лет назад. Путешествовавшие по их территории белые становились очевидцами их церемониальных танцев, и двое из них, Хант и Моффат, привезли с собой первые сведения об их обрядах и обычаях. Они рассказывают, что иногда специально для гамацу убивали рабов, а иногда гамацу довольствовались лишь кусками мяса, которые зубами выхватывали на ходу с тел своих соплеменников, — обычно с груди или мускулистых плеч хорошо физически развитых индейцев.
Так, они рассказывали об одном случае ритуального убийства возле форта Руперта. Один из индейцев племени квакиутль подстрелил на берегу беглого раба. К нему кинулись все индейцы, включая и «танцоров-медведей» из числа гамацу. Ножами они быстро расчленили тело и, окружив рассеченный труп, сидя на корточках, оглашали окрестности страшными воплями: «Хап! Хап! Хап! Хап!».
Двое белых, Хант и Моффат, издалека наблюдали за этой людоедской сценой, не осмеливаясь вмешиваться. «Танцоры-медведи» разрывали зубами еще теплую, трепещущую плоть и, подражая походке гризли, обносили своих сотрапезников мясом по порядку старшинства. Жена убитого раба в это время находилась в форте Руперта. Она тоже, как и Хант с Моффатом, неотрывно следила за кровавой расправой над ее мужем, будучи не в силах им помешать.
Но у нее было оружие, которым не располагали белые люди. Она могла проклясть гамацу.
— Я даю вам всего пять лет жизни,— визжала она со стены форта. — Дух вашего танца силен, но мой дух куда сильнее. Вы убили моего мужа, разрезали его на части ножами, я же всех вас убью своим злым языком.
Как ни странно, но ровно через пять лет после этого кровавого инцидента все индейцы, которые принимали участие в варварской вакханалии, умерли. В память о таком мрачном случае на скале, рядом с которой проходило это людоедское пиршество, было высечено подобие маски Баксбакуаланксивы.
Традиции умирают с трудом. Однажды гамацу потребовал для себя рабыню — пусть, мол, она для него станцует. В ужасе глядя на него округлившимися глазами, та с дрожью в голосе сказала:
— Ладно, я станцую. Но только не нагуливай аппетита, глядя на меня. Не ешь меня!
Едва она закончила, ее хозяин, индеец из этого племени, топором раскроил ей череп, гамацу тут же набросился на угощение. Этот гамацу жил еще в конце XIX века и, когда его расспрашивали об этом случае, сознался, что женскую плоть очень трудно жевать, гораздо труднее, чем высохшую плоть мужских мумифицированных трупов, хранившихся на деревьях. Ими гамацу всегда мог легко насытиться. Он также подтвердил, что каждый проглоченный кусочек нужно было запивать соленой водой — такова была обычная практика. Во всех каннибальских племенах индейцы остро затачивали зубы, чтобы эффективнее управляться со своей каннибальской едой.
Существуют различные варианты людоедской практики, когда гамацу, возвратившись из своей добровольной ссылки, словно помешанный, носился по деревне, откусывая у своих соплеменников куски живой ткани. Иногда он приносил труп с собой. Это обычно был труп либо раба, либо какой-то жертвы, попавшейся ему на пути. Он убивал ее только ради такой цели. Завершив ритуальный танец, он съедал часть трупа, но так как это был его первый труп после его обращения, то он готовился к этой церемонии очень тщательно. Следует отметить в этой связи одну весьма важную для индейцев деталь: прежде нужно было содрать кожу с лодыжек и запястий, так как у племени квакиутль считалось, что нельзя есть ни человеческих рук, ни ног, — это вызовет почти мгновенную смерть. Здесь мы видим существенное различие в индейских обрядах. Если для квакиутль руки и ноги человека были «табу» и их есть запрещалось, то у людоедов в амазонских джунглях, напротив, они считались деликатесами и предназначались для высших членов племени.
К концу XIX века эта варварская практика среди индейцев племени квакиутль подверглась большим изменениям. Если сам церемониал оставался прежним, то теперь все большую роль играли символические действия. Например, гамацу уже не откусывал у своего соплеменника кусок плоти с груди или плеча. Вместо этого он мог схватить зубами кожу жертвы и неистово, до крови, сосать ее. Потом, острым ножом отхватив кусочек кожи, он делал вид, что проглатывает его. Но вместо этого он незаметным жестом прятал его в волосах за ухом, где тот и находился до окончания ритуального танца, после чего кусочек кожи возвращался его владельцу, чтобы успокоить его, убедить, что часть его плоти не будет впредь использована для колдовства.
Это было начало конца. Тех ужасов, которые творились в доме Баксбакуаланксивы на горном склоне, больше нет, все эти дикие обычаи ушли в прошлое. Теперь индейцы некогда страшного племени квакнутль исполняют просто ритуальный танец, движения которого не вызывают никакого страха — теперь это просто безобидная пантомима.
Глава пятая
Кровожадность в дебрях Амазонки
Что общего между такими людьми, как знаменитый французский писатель-моралист Мишель Монтень, не менее известный французский писатель-реалист Гюстав Флобер и художник-график Теодор Жерико? На этот вопрос возможны два ответа: одно и то же место, одна и та же тема. Место — это город Руан с его Сеной, впадающей в Атлантический океан, откуда началась эпоха Великих географических открытий, связанная с Большими и Малыми Антильскими островами и Бразилией. Впоследствии, добившись сытного буржуазного благополучия, он отгородился от остальной страны излучиной своей реки и философскими идеями. Тема — это каннибалы, явившиеся сюда в качестве посланников поистине Нового Света, высадившиеся здесь среди бревен, тюков с хлопком и мешков, набитых пухом и пером. Они оказались здесь, в этом городе, в самой глубине Нормандии, на едва заметном пороге океана, от которого сюда доносятся лишь слабые, чуть слышные его ворчания, нарушающие здешнюю первозданную тишину. Первая встреча произошла в 1562 году. Руан только что отбит королевской армией у протестантов. Прорвавшись через брешь в стене возле порта Сент-Илэр, французские войска под командованием герцога Франсуа де Гиза и коннетабля Анн де Монмаранси в течение суток разграбили город. Потом, в продолжение нескольких недель шли казни еретиков, которые целых полгода безраздельно господствовали в этом городе. Началось сведение счетов. Когда наконец все успокоилось, сюда пожаловали повелители Франции: двенадцатилетний король Карл IX и его мать, всемогущая Екатерина Медичи. Вскоре там объявился и Монтень.
