Символический мир раннего христианства сосредоточен на самом Иисусе. Символические действия во время совершения крещения и евхаристии, хотя тут несомненно существуют иудейские корни и языческие аналогии, сознательно обращены к нему. Его статус Мессии и Владыки, а также воздаваемое ему поклонение сохраняли стиль иудейского монотеизма, а не языческого политеизма, и это явственно проявлялось во всем раннехристианском мире, что порождало новые символические практики; это особенно заметно касательно креста, который утратил свой позорный символический смысл как знак унизительного имперского угнетения и стал знаком Божьей любви[1909]. Известный символ рыбы, который выражает веру в простую, но мощную христологию, впервые можно найти во II столетии. Стали ли его впервые употреблять потому, что он подобен акростиху, указывающему на Иисуса (lesous CHristos Theou (H)Yios Soter, «Иисус Христос Сын Бога Спасителя», ICHTHYS=«рыба»), или же акростих заметили уже после того, как символ вошел в обращение, до сих пор сказать сложно[1910]. Акростихи широко применялись в языческих прорицаниях, и употребление такого символа могло отражать попытку найти общий язык с миром, который привык к такой форме; но возможно, первоначально это был тайный знак.
Рассказы ранней Церкви снова и снова указывают на Иисуса и его смерть и воскресение. Мы рассмотрели практически все, кроме самых ключевых из них, которые мы отложим до IV части ниже. Там мы увидим, что повествования о воскресении Иисуса в тогдашнем литературном контексте рассказывают о том, как история Израиля и мировая история достигают своей божественно предопределенной кульминации и нового рождения, и о том, что долгожданное Царство Бога Израилева наступило. Но эти истории о воскресении, как мы часто замечали, говорят и о самой христианской общине как о народе воскресения, как о соучастниках воскресения Иисуса и в настоящем, и в будущем. Все это можно вписать в ряд иудейских повествований об оправдании народа Завета после страдания. А это само уже восходит к повествованию об Исходе и ко многим другим историческим и пророческим текстам о возвращении из плена. И все же у христианских историй есть существенное отличие, присущее только им, в частности, — указание на то, что новое творение уже началось. Более того, начиная с Павла воскресение Иисуса рассматривается как действие божественного Духа, и первые христиане по сути провозглашали, что тот же Дух действовал внутри и среди них и что он воскресит также и их[1911].
Вопросы мировоззренческого характера, встававшие перед первыми христианами, разрешались посредством использования пасхальных повествований[1912]. Кто мы? Люди воскресения: народ, созданный в новом мире, начавшемся с Пасхи, народ, в который мы входим в силе Духа, через крещение и веру. Где мы? В новом Божьем творении, которому надлежит возродиться; в телах, которые будут искуплены, хотя сейчас они подвержены страданию и распаду и однажды умрут. Что не так? Труд не завершен: то, что началось на Пасху (крушение греха и смерти), еще не закончилось. Где выход? Полное и последнее искупление творения и нас самих вместе с ним; это исполнится через новое действие благодати Творца, когда Иисус явится вновь, а это, в свою очередь, можно предчувствовать уже сейчас через работу Духа. В какую эпоху мы живем? Это наложение двух эпох: «век грядущий», ожидаемый Израилем, уже настал, однако «век нынешний» еще длится. Все это, несомненно, соответствует новому пониманию воскресения изнутри, о чем мы уже говорили.
Это мировоззрение первых христиан выражается в определенных представлениях, чаяниях и целях. Присущее первым христианам восприятие Бога и мира, на первом уровне, по сути соответствует представлениям иудеев эпохи Второго Храма: есть один Бог, сотворивший мир, который сохраняет активное и сильное взаимодействие с миром, и он отвечает на проблему зла в мире главным образом тем, что призывает Израиль, — что само по себе, на другом уровне, порождает свои проблемы и вопросы (почему Израиль отпал? Как разрешить проблемы Израиля и, таким образом, проблемы всего мира?). Но воскресение Иисуса и мощное действие Духа, которое первые христиане видели в этом событии и в своей жизни, сформировали особые представления о едином Боге и мире, это давало ответ одновременно и на проблемы Израиля, и на проблемы мира: Иисус оказался истинным Мессией, представителем Израиля, и его смерть и воскресение предвосхищают окончательное возрождение Израиля, а следовательно — и возрождение всего мира. Первые христиане, несмотря на утверждения экзистенциального богословия в пору его расцвета, решительно стремились жить и трудиться в истории, не в воображаемом мире, в котором история в принципе уже остановилась и остается только дожить до неизбежного конца вселенной с ее пространством и временем[1913]. Обетованное будущее, как для них самих, так и для всей вселенной, придавало смысл и ценность нынешней жизни в теле.
Я думаю, это означает, что мы можем легко увидеть червоточину основного направления исследований последнего столетия. Начиная еще с Альберта Швейцера, большинство ученых делали все что можно, для того чтобы ввести в свои представления «эсхатологическую» перспективу. Последняя имела различные смыслы для разных исследователей, но в основе всего лежит понимание того, что христианство родилось в мире, где люди ожидали, что что–то должно произойти. Поскольку многие ученые полагали, что ничего особенно эпохального в пространственно–временном континууме не произошло, — иными словами, они молчаливо предполагали, что телесного воскресения не произошло, — они переместили все свое внимание на другой момент — на предстоящее «второе пришествие». Но на самом деле, хотя первые христиане действительно уповали на великое событие будущего, которое могло, как им казалось, произойти в любое время, в своем богословии они главным образом опирались на событие, которое, как они недвусмысленно верили, уже произошло. Именно благодаря телесному воскресению Второе пришествие получало свой истинный смысл. В этом отношении первохристианское богословие работало подобно велосипеду: заднее колесо (прошлое событие) поддерживает вес велосипедиста, переднее колесо (будущая надежда) направляет движение. Ехать на одном заднем колесе довольно трудно. Ехать же только на переднем — просто невозможно.
Все это, конечно, означает, что первые христиане понимали мир и его Творца совершенно не так, как это понимали авторы текстов Наг–Хаммади. А это породило иную систему целей: вместо культивации частной духовности мировоззрение первых христиан, сформированное воскресением, дало мощный импульс к образованию общин, пересекающих традиционные барьеры, и породило такой образ жизни, который — и с помощью примера, и с помощью слова — стремительно распространялся, вызывая большую тревогу у римских чиновников, местных властей и других[1914]. В частности, вопреки расхожему мнению об обратном, оно скорее поддерживало, чем сдерживало, открытое столкновение с Римской империей, что не имело смысла для тех, кто принял gnosü. Если бы христиане думали, что Иисус просто «ушел на небо», пусть и самым величественным образом, и что их цель — присоединиться там к нему в будущем, а пока пережить некоторое предвосхищение того блаженства в настоящем, зачем бы им было вообще думать об окружающем мире? Но если Иисус был воздвигнут из мертвых, если началось новое творение, если сами они были гражданами нового Царства Бога Творца, тогда господство Иисуса над землей, как и над небом, в конце концов приводило к конфликту с царством кесаря. Если мы поищем приметы этого конфликта и какое место он занимал в христианстве как едином целом, оказывается, мы найдем все это среди основных текстов, которые говорят о воскресении: это Павел, Откровение Иоанна, Игнатий, Юстин, Ириней, Тертуллиан[1915]. Люди привыкли думать, что саддукеи «либералы», потому что они не верили в воскресение, не понимая, что саддукеи не верили в воскресение, поскольку были «консерваторами» своего времени, как в политике, так и в богословии; подобно этому принято думать, что христиане, верившие в грубо телесное воскресение (а это, как кажется, соответствует «консервативным» представлениям в наши дни), делали это в «консервативных» интересах, ради сохранения «статус–кво» в мировоззрении. Это не просто ошибка, но абсолютная ложь. Воскресение Иисуса, как мы уже видели в этой главе, оправдало или доказало его мессианство, а раз он — Мессия, он есть и истинный Владыка всего мира. Воскресение было в целом столь же радикальной верой для первых христиан, как и для фарисеев, и даже более того. Христиане верили, что «воскресение» уже началось и что один человек, с которым это произошло, есть Владыка, перед именем которого должно преклониться всякое колено.
