В православном церковном календаре почти каждый день посвящен памяти какого-либо святого. И не одного. На некоторые дни выпадает празднование двух, трех, а порой и большего числа святых. Так, 3 февраля по ст. ст. отмечается память праведного Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, благоверного князя Романа Угличского, пророка Азарии, мучеников Папия, Диодора и Клавдиана, мучеников Адриана, Еввула и Власия Кесарийского. 4 февраля праздник в честь преподобного Исидора Пелусиотского, великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского, преподобного Кирилла Новоезерского, преподобных Аврамия и Коприя Печенгских, Вологодских, мученика Иадора, мученика Аврамия, епископа Арвильского, преподобного Николая Исповедника, игумена Студийского.
Но это еще не все. Есть дни, в которые отмечается память десятков, сотен, даже тысяч святых. Например, 4 января (ст. ст.) празднуется собор 70 апостолов, 28 сентября - память 84 разных угодников, 7 февраля (ст. ст.) - 1003 мучеников Никомидийских, 28 декабря отмечается память 20 000 мучеников, в Никомидии сожженных, а на следующий день, 29 декабря,-14 тысяч младенцев "от Ирода в Вифлееме избиенных".
В результате в церковном календаре только шесть дней в году (6 января, 2 февраля, 25 марта, 8 сентября, 29 ноября и 25 декабря по ст. ст.) не отмечается какой либо святой. Правда, в эти дни чествуются Иисус Христос, богородица, некоторые "чудотворные" иконы.
Верующие внимают речам проповедников, вознося молитвы "святым угодникам", испрашивая у них помощи в земных делах. Слего доверяя своим духовным пастырям, они не отдают себе отчета в том, кому в действительности возносят молитвы, кого считают своими заступниками и благодетелями.
Мы уже говорили о том, как создавались жития святых в раннехристианской церкви. Христианские агиографы дали волю своей фантазии, не останавливаясь перед заимствованиями, самыми откровенными выдумками, подлогом и фальсификацией. С принятием христианства на Руси все эти методы взяли на вооружение и русские православные агиографы. Уже упоминавшийся церковный историк Е. Голубинский признавал: "Нашим составителям житий не приходилось быть творцами или изобретателями, а только заимствователями из многочисленного собрания житий греческих.. Есть и такие жития, составители которых очень просто разрешают для себя задачу пользования, а именно: составляют жития посредством дословных выписок из других житий, идущих и нисколько не идущих к тем святым, жизнь которых описывают"{81}.
Жития святых преподносится верующим как абсолютно непогрешимый источник, как руководство к праведной и благочестивой жизни. Духовенство добивается бесприкословной веры своей паствы в то, что написано в этих сочинениях. Однако даже поверхностное ознакомление с ними дает возможность беспристрастному читателю убедиться в том, что жития насыщены невероятными, фантастическими историями, рассказами о чудесах, с которыми невозможно примириться с точки зрения здравого смысла. Достаточно обратиться к сочинению весьма далекого от атеизма историка В. О. Ключевского, специально занимавшегося исследованием житийной литературы. Даже православное духовенство отметило его работу как "классический труд в данной области, ничем и никем не заменимый". В. О. Ключевский наглядно показал, что представляют собой жития святых.
Так как первоначальные тексты целого ряда житий не сохранились, духовенство попросту домысливало истории этих угодников, фантазировало, вставляло в тексты житий наспех придуманные эпизоды, весьма сомнительные, неумело сфабрикованные чудеса. Все это закрепилось в текстах житий святых и, конечно, никто из православного духовенства не думал подвергать эго сомнению.
В подтверждение своих взглядов историк обращается к отдельным житиям. Рассматривая, например, житие св. Леонтия, епископа Ростовского, Ключевский отмечает: "Обращаясь к фактическому содержанию собственно жизнеописания, нельзя не заметить в нем прежде всего неопределенности, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном. Первая редакция почти ничего не знает ни о прежней жизни Ростовского просветителя, ни о времени его деятельности в Ростове, которую только по догадке, на основании других источников, относят к третьей четверти XI в."{82}
Итак, все жизнеописание св. Леонтия построено "на смутном предании". А можно ли считать людскую молву, различные слухи историческим источником? Конечно, нет. В. О. Ключевский делает вывод: "В древнейших источниках нашей истории... не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтии. Она, по-видимому, стала возобновляться и слагаться в сказание (разрядка наша. А. Б.)., почти сто лет спустя после смерти святого"{83}.
Примерно так же составлялось житие Елеазара Анзерского. Его составитель жил гораздо позднее самого святого, когда даже "никого из учеников пустынника не было в живых". В. О. Ключевский пишет: "Биограф дает понять, что до него жизнь Елеазара никем не была описана, что он собрал сведения о святом "точно от слышания"{84}. Что и говорить, источники, на которых основывается автор жития святого Елеазара, весьма ненадежны. Исторической недостоверностью отличается и житие Анны Кашинской. Оно изобилует фантастическими вымыслами, маловероятными историями. Это житие, как отмечает В. О. Ключевский, "скорее можно назвать риторическим упражнением в биографии: крайне скудные сведения об Анне автор так обильно распространил сочиненными диалогами и общими местами, что среди них совершенно исчезают исторические черты"{85}.
В XVII столетии по поручению казанского митрополита Лаврентия монах Свияжского Успенского монастыря Иоанн написал житие казанского архиепископа Германа, основавшего этот монастырь. Как отмечает В. О. Ключевский, это житие "скудно известиями", и сам автор жизнеописания Германа признавал, что многого не знает о святом, "не нашел никого из современников его", "темное облако забвения покрывает память святого"{86}. О какой же исторической достоверности жизнеописания Германа может идти речь, если автор жития не располагает почти никакими сведениями о жизни архиепископа? Естественно, он вынужден был дать волю фантазии, прибегнуть к вымыслу, использовать случайные, непроверенные данные.
Подобными методами должен был действовать составитель жития св. Кирилла Челмского, некий священник Иоанн. "Сообщая две-три биографические черты о Кирилле и на-зывая его братом Корнилия Комельского, Иоанн признается, что больше ничего не знает о святом...",- пишет В. О. Ключевский. Чего же можно требовать от автора жития при наличии подобного "фактического" материала? Как можно принимать такое жизнеописание за исторически достоверное?
Десятки различных жизнеописаний святых анализируются в книге В. О. Ключевского, и во многих случаях автор приходит к выводу, что их нельзя рассматривать как исторические источники. Сплошь и рядом они основываются "на смутных преданиях", составляются много лет спустя после смерти того или иного святого, а следовательно, их авторы довольствуются слухами, легендами, людской молвой. Составители житий достаточно свободно используют все эти смутные предания, без зазрения совести вносят различные добавления и, конечно, обильно снабжают свои писания разного рода чудесами.
В. О. Ключевский, например, устанавливает, что в житие св. Прокопия Устюжского в списках XVII в. к чудесам, описанным в XVI в., "прибавлен ряд новых чудес". Точно так же "новые чудеса" вписывались и в другие жития позднейшими переписчиками. И хотя духовенство даже в мыслях не держит подвергнуть сомнению чудеса, якобы происходившие со святыми, В. О. Ключевский признается, что "в большей части житий не находим следов церковной официальной проверки записанных в них чудес"{87}.
Историк делает справедливый вывод, что целый ряд жизнеописаний святых - это своеобразные литературные произведения, в которых известную роль играют определенные литературные приемы. В них сплошь и рядом выведен обобщенный образ святого, лишенный конкретности и шествующий из одного жития в другое. Этим и объясняется, что многие факты из жизни одного святого встречаются в жизнеописании другого, многие чудеса повторяются в разных житиях. "Все лица, жизнь которых описана в житиях, сливаются перед читателем в один образ, и трудно подметить в них особенности каждого, как по иконописным изображениям воспроизвести портреты: те и другие изображения дают лишь образы без лиц. И в древнейших и в позднейших житиях неизменно повторяется один в тот же строго определенный агиографический тип"{88}.
Некоторые жития совпадают настолько, что не остается сомнения в том, что одно просто переписано с другого. Житие Андрея Перекопского повторяет житие Александра Свирского. Житие Прокопия юродивого списано с жития Андрея юродивого цареградского и т. д.
